Эренгерду он встретил еще во дворе. Глянув на него, как на одного из множества знакомых, она приветливо кивнула и хотела пройти мимо, но он тронул ее за руку:
– Постой!
– Что тебе? – Эренгерда быстро взглянула ему в лицо, и он понял, что ее спокойная приветливость наигранна. – Чего ты хочешь? – торопливо и тревожно зашептала она. – Ты мне уже все сказал, еще до похода, и я на все тебе ответила. Не ходи сюда! Хватит дразнить судьбу…
– И все? – Гельд не выпускал ее руки и смотрел в глаза с такой напряженной болью, что она не решалась вырваться и уйти.
Сердце ее задрожало: сейчас девушка была слишком восприимчива к любому страданию. Ей вспомнилась зима, первое появление Гельда, когда ей было так приятно смотреть на него, когда ее томили неясные, но сладкие ощущения, кружившие голову и глушившие разум. Она образумилась, а он, как видно, нет; ей было жаль его, но помочь тут нечем. Эту рану не исцелит отвар лапчатки…
– Не мучай себя и меня, – попросила она, отнимая руку. – Все это надо забыть. Ничего не выйдет, ты же понимаешь…
– Но почему? – с тоской и какой-то яростью воскликнул Гельд. – Почему? Чем я хуже других? Я – хирдман конунга, я был в походе! Ведь мне этого не хватало? Ты же так говорила! Чего еще не хватает? Или ты все ждешь конунга?
– Я не жду конунга. А ты… Да, ты хирдман, но… Мне не кажется, что ты счастлив.
– Я выжил, – Гельд попытался усмехнуться. – И этим я лучше многих, кто теперь обнимает в Валхалле валькирий. Это ли не доказательство удачи?
– Я говорю не об удаче. Я говорю о счастье.
– Я буду счастлив, когда получу тебя! – Гельд не мог сохранить спокойствия, слыша эти бессвязные речи. – Я люблю тебя! Я все это сделал для тебя! Ты знаешь что, – тихо добавил он.
Эренгерда побледнела, вспомнив Орма Великана.
– Для меня? – прерывисто дыша и не поднимая глаз, ответила она. – Человек должен добывать славу… занять место в жизни получше… не для меня. Не для женщины, а для себя. Такая доблесть… на случай… недорого стоит.
Гельд чуть не застонал.
– Чего же ты хочешь? – еле выговорил он, изнемогая от тоски при виде ее прекрасного лица, такого знакомого и такого отрешенного, точно она стоит здесь, а ее душа – далеко-далеко. Он и обращался уже не к ней, а к своей злой судьбе, которая поначалу поманила его так приветливо, но завлекла на такие мучения. – Если я тебе не нужен, зачем ты дразнила меня? Зачем обещала…
– Я… Я не обещала…
– Обещала! Не словами, так… Ты же говорила, что любишь меня!
– Одно дело – любовь, – глядя в землю, тихо и твердо ответила Эренгерда. – А другое – судьба. Это не наша судьба. Не твоя и не моя. Мы в этом убедились…
– У тебя нет сердца, – так же тихо и убежденно ответил Гельд. – Ты боишься… Тебе важно, что о тебе скажут. Ты не можешь никого любить.
Его кипящая боль вдруг выкипела вся и превратилась в равнодушие, в какое-то тупое оцепенение. Эта женщина, которую он так любил и так добивался, внезапно стала пустым подобием самой себя.
– Пусть так, – шепотом бросила Эренгерда и ушла в дом. Она согласилась бы с чем угодно, лишь бы кончить этот разговор раз и навсегда!
Она надеялась, что это все, но облегчения не ощущала. Ей было тяжело почти до слез. Нет сердца! Неправда! Она любила его раньше… даже и сейчас еще помнила, как это было. Но не надо об этом думать. Это невозможно, так же невозможно, как ходить по воде. Она образумилась, тот сладкий хмель не вернется. Но почему так тяжело, точно где-то внутри залег камень? Или это расплата за те дни, когда она не ходила, а летала над землей? Или это тоже – прощание с прошлым, которое никогда не вернется? За мудрость платят радостью, и не поймешь, что лучше… Через сто лет все забудется… Но как жить до тех пор?
Эренгерда шла через гридницу к девичьей, никого и ничего не замечая. Глянув в ее напряженно-отрешенное лицо, Хьёрлейв поймал ее здоровой рукой за платье, подтянул поближе, перехватил за руку и усадил на скамью рядом с собой. Девушка послушно села, но поглядеть на него не могла: этот человек сейчас был для нее воплощением доблести и достоинства, ей было стыдно перед ним за свои прежние глупости.
– Я видел… во дворе, – вполголоса сказал Хьёрлейв, чтобы не задавать лишних вопросов. – Ты можешь, конечно, сказать, что это не мое дело, но все же… Сейчас такое время, что может быть все, чего не бывало раньше. У нас столько народу погибло… Конунг… дал тебе свободу выбирать. Женихов осталось не так много. Он проявил себя неплохо, а у нас теперь много свободных мест за столом у конунга. Ты можешь выйти за него.
Эренгерда бросила на собеседника беглый тревожный взгляд, поняв, кого он имеет в виду. Не конунга.
– Я ведь был при его сватовстве, – напомнил ей Хьёрлейв. Он старательно подбирал каждое слово, и вид у него был такой, будто он говорит на чужом, едва знакомом языке, а одна ошибка может стоить жизни. – И нетрудно догадаться, что он не стал бы свататься, если бы не… Я не хочу сказать ничего плохого, ты понимаешь… Если бы не имел хотя бы маленькой надежды на успех. Я его знаю не первый месяц. Он смелый человек, но не похож на наглеца. Я тебя не обидел?
Эренгерда покачала головой. В первый миг смутившись, сейчас она испытывала облегчение от того, что может поговорить с таким надежным и умным человеком. В самом деле, он же приходил сюда с Гельдом. Больше ничего и не надо знать, чтобы завести такой разговор, и напрасно она чего-то испугалась. Он благодарен за заботы и сочувствие и хочет сам помочь ей…
– Меня же засмеют, – проговорила она, не поднимая глаз. – Я собиралась за конунга, а выйду за безродного… Нам и так хватает несчастий.
– Чужие языки в узел не завяжешь, но нельзя ради них жертвовать своим счастьем, – тихо сказал Хьёрлейв.
Эренгерда снова покачала головой:
– Я не буду счастлива. Я не смогу уважать мужа, который ниже меня родом. Я буду все время чувствовать себя униженной. И ждать упрека от детей: зачем ты не выбрала нам отца познатнее?
– Он хорошо проявил себя в битве. Я сам видел. Теперь он ничуть не хуже меня.
– Нет! – вскрикнула Эренгерда и хотела даже схватить его за руку, но в последний миг отдернула ладонь, так как ближе к ней была его правая рука и она испугалась, что причинит боль. – Не говори так! Он никогда с тобой не сравняется! Ведь ты сделал это не ради меня! А мне не нужен муж, который способен проявлять доблесть только ради жены. Я хочу, чтобы он делал это для себя. Чтобы это было нужно ему самому, чтобы у него были в жизни высокие цели! Боги сделали мужчину сильным, чтобы он стремился далеко и высоко! И тогда я буду гордиться, если он выберет меня!
– Многие женщины гордятся, когда мужчины совершают подвиги или глупости ради них, – заметил Хьёрлейв.
– Это дурочки! Самодовольные дуры, которым приятно чувствовать себя Мировым Ясенем! А мужчину нужно за что-то уважать! Чтобы было за что!