В зев пещеры заглядывало утро. Хёрдис лежала, бессильно распростершись на камне, и смотрела на этот свет из-под полуопущенных век. Там, недостижимо далеко от дна черного колодца ее жизни, нежно и ярко голубело небо, веселое до слабоумия. А она лежала на самом дне мира и не могла даже поднять головы: камни цепко держали ее, и последние силы вытекали, как кровь из смертельной раны, в этой тоске по недостижимому свету небес.
Весна… Два года назад тоже была весна. Ее вели на вершину Раудберги, в святилище Стоячие Камни, чтобы принести в жертву. Она шла, смотрела по сторонам и не верила, что придет новая весна, а она, Хёрдис дочь Фрейвида, по прозвищу Колдунья, ее не увидит. А потом пришел Свальнир и забрал ее к себе. Он сказал: «Медный Лес – это я». Если бы теперь норны смотали нить судьбы назад и предложили ей выбрать, Хёрдис выбрала бы жертвенный нож. Она умерла бы сразу и не мучилась еще два года, медленно и неотвратимо умирая на ходу.
Она не сомневалась, что означает ее последний сон. Смерть пришла за ней, ее человеческие жизненные силы иссякли, без остатка выпитые Свальниром и нижними мирами. Огромная темная пещера выглядела еще более пустой, чем обычно. Темнота умерла, каменные стены умерли, даже багровый огонь троллей в огромном очаге тоже умер.
Сегодня Хёрдис осталась в пещере одна. Свальнир ушел по своим великаньим делам и взял с собой Дагейду. Девчонке не грозит это медленное умирание. Напротив, Медный Лес – ее родня по крови, и со временем она будет делаться все сильнее и сильнее. Она от рождения живая лишь наполовину.
С усилием оторвав себя от камней, Хёрдис кое-как поднялась, подошла к зеву пещеры и села на каменный порог, глядя наружу. За два года она привыкла к зрелищу Турсдалена и гор позади, но сейчас увидела их по-новому. Оказывается, и в Великаньей долине бывает весна. Крошечные уродливые березки, похожие на веники, выпустили свежие зеленые листочки, и их тонкие глупенькие голоса восторженно пищат: «Мы живы! Мы живы!» Зазеленел мох, кустики брусники блестят новыми листочками, точно их смочили водой. Множество мелких пестрых цветочков усеяло землю, и Хёрдис издалека видела каждый из них во всей его простенькой хрупкой красоте. И каждый из этих цветочков, от голубоглазой пролески до белого подснежника, тоже шепчет, подняв голову к солнцу: «Я жив! Я жив!» А она, Хёрдис Колдунья, завтра уже не сможет сказать о себе: «Я жива».
Вытащив из-под камня веревку, которую оставил здесь Вигмар Лисица, Хёрдис спустилась из зева пещеры на землю. Не всякой женщине удалось бы подобное, но каменеющие руки Хёрдис давно уже не знали ни боли, ни усталости. Не оглянувшись на темный зев, она побрела прочь от пещеры. Далеко ей не уйти. Когда Свальнир обнаружит, что она исчезла, то заклинанием притянет ее обратно и в наказанье обречет на полную неподвижность. Так уже бывало, но Хёрдис не боялась. Ее влекло туда, где светит солнце и растут цветы, в тот последний день, когда она еще может оценить их красоту. Завтра Свальниру будет нечего опасаться ее бегства.
Она медленно шла по тропинке вдоль горного склона, гладила ветки, и они казались ей теплыми, как когда-то давно, в другой жизни, были теплы человеческие руки. Хёрдис почти не помнила себя прежнюю, ту, что жила среди домочадцев Фрейвида Огниво и злилась, когда ее называли дочерью рабыни. Какая разница? Она не стала с тех пор добрее, просто прежние неприятности стали несущественными. Среди камней и деревьев нет знатных и простолюдинов. Есть только живые и мертвые. Завтра она уже не будет живой и окажется на этой же тропке не деревом среди деревьев, а камнем среди камней. И она прижималась всем телом к стволу березы, слушала, как под корой медленно струится сок, и хотела слиться с деревом, позаимствовать его жизни, погреться об него. Она не хотела уходить в мир камней, и даже жизнь дерева казалась ей сладкой и драгоценной.
Если бы она могла жить так, как живут деревья, питаться влагой земли и светом небес, каждую осень засыпать без сновидений и каждую весну обновляться, оживать снова и снова, расти, выпускать новые листочки, чтобы их грело солнце и гладил ветер… Деревья покачивались, разводили ветвями у нее над головой. Перед глазами Хёрдис клубился мягкий теплый туман, сплетенный из первой зелени и солнечных лучей, очертания стволов расплывались, колебались, и душу наполняла тихая радость: круг сомкнется, деревья – добрые, они примут ее в род и позволят жить их жизнью.
Одно из деревьев снялось с места, пошло навстречу, и Хёрдис радостно шагнула к нему. Голова кружилась, шаг получился слабым и неверным. Но она немного опомнилась и сообразила: раньше деревья не ходили. Туман рассеивался, деревья застыли, и это дерево тоже. Странное: невысокое, без ветвей, зато с лицом… Это вообще не дерево. Это называется человек…
Высокий мужчина с продолговатым лицом и светлыми, почти бесцветными волосами, над ушами заплетенными в две косы, вышел из-за выступа скалы, остановился в десяти шагах и смотрел на нее так, будто увидел свою фюльгью. В его водянистых умных глазах не было страха, а только серьезное, сосредоточенное ожидание. Он ждал это встречи и приготовился к ней лучше, чем Хёрдис.
При виде кос, уложенных по обычаю фьяллей, Хёрдис вздрогнула и вдруг спохватилась. Она сообразила, что забыла что-то важное. Что-то такое, что раньше наполняло ее жизнь: и прежнюю жизнь среди людей, и нынешнюю, в пещере великана. Что это? Что? Вспомнить, скорее, скорее! Человек смотрел на нее как на знакомую, а Хёрдис не могла понять, кто он. Но она же это знает! Знает! И должна вспомнить! Она морщилась от усилия, гнала прочь все это: и черный мрак пещеры, и зеленый туман леса, силилась спрыгнуть с грани между жизнью и не-жизнью, на которой качалась эту ночь и утро.
Торбранд смотрел прямо в лицо этой странной женщине, и на ум ему вместо слов приходили те же бессвязные сочетания звуков, что и во сне. Он ждал этой встречи и готовился к ней, но все приготовления оказались напрасными. Он узнал ее, квиттинскую ведьму, которую видел два с половиной года назад. Лица ее он не помнил, но это была она – высокая, худощавая, окутанная волнами густых спутанных волос, с черными бровями. С тех пор она сильно изменилась: ее кожа стала сероватой и твердой даже на вид. Стоя на земле, она казалась ее неотделимым продолжением. Она – те самые корни гор, которые так трудно выделить из тела земли, что их как бы и вовсе нет. И потому они крепче всего на свете. Эта женщина, их порождение, была даже дальше от людей, чем согнутая мать великанов. Она смотрела на Торбранда как-то растерянно, и правая ее бровь дергалась вверх. Ее фигура живо напомнила ему виденную во сне, ту, что потом превратилась в меч. Он оглядывал фигуру Хёрдис, выискивая Дракон Битвы, но не находил. Руки женщины оказались пусты. Судьба с пустыми руками…
– Ты звала меня? – наконец выговорил Торбранд. – Я – Торбранд сын Тородда, конунг фьяллей. И не в моих обычаях скрывать свое имя от врага. А худшего врага, чем ты, у меня никогда не было. Ты погубила мою семью и многих моих людей. Я пришел сам, чтобы…
«…сразиться с тобой» – хотел он сказать. Но не смог: мысль о сражении с этой безоружной растерянной женщиной была нелепа. Он ждал увидеть на ее лице злобу и ненависть, а она смотрела на него так, будто только что проснулась в чужом доме и ничего не понимает.