– Вот и хорошо! – обрадовался Гримкель. В воодушевлении он закрывал глаза на трудности предприятия. – Он нам не доверяет, он обязательно оставит людей охранять корабли, человек пятьдесят, не меньше! Уж пятьдесят мы перебьем, да хотя бы во сне! Вот он уже и лишился четверти войска! Ты права, мать, – он приведет обратно из Медного Леса человек двадцать!
Йорунн не ответила, размышляя, и некоторое время в девичьей висела тишина, только Свейн сонно посапывал.
– Не очень-то честным все это выглядит! – сказала Борглинда. – Ты же давал клятвы и его конунгу, и ему… Только сегодня, на пиру.
– Я обещал ему гостеприимство и безопасность под моим кровом! – возразил Гримкель. – А это все будет не под нашим кровом. Безопасности в Медном Лесу я ему не обещал!
– Ты обещал ему дружбу и помощь, а не обман и предательство! – не сдавалась Борглинда. Ее юное сердце не мирилось с подлостью в любом виде и еще не умело жертвовать честью ради пользы дела. – Это бесчестно!
– Честь – удовольствие сильных людей! – наставительно ответил нынешний конунг квиттов. – Со слабого того же не спросишь. Нам сейчас честь не по средствам. Нам нужно делать дело, а не сочинять саги о подвигах!
Борглинда насупилась. Да уж, какие тут подвиги! У нее осталось одно крашеное платье – вот это, зеленое, с коричневой и желтой полосами. В остальных ходят дочери фьяллей – для последней дани пришлось выгребать все из сундуков. У нее почти не осталось украшений – жена того болтливого барландца наверняка втрое богаче нее, дочери Лейрингов. Но честь… С этим сокровищем Борглинда не хотела расставаться. Вон, заезжие торговцы уважают ее не больше, чем какую-нибудь служанку! Борглинда ощутила новый прилив обиды и с ним всплеск какой-то неясной угрюмой решимости. Пусть торговцы болтают что хотят и подавятся своими языками! Но сама она будет себя уважать! Иначе жить вообще не стоит!
– Посмотрим, сколько людей они оставят охранять корабли, – сказала наконец Йорунн. – Можно послать к мужу Гудрун. Он даст человек двадцать, если соберет своих людей и бондов… И поговори с Ингвидом. Если он согласится и приведет свою дружину, то и все здешние станут малость посмелее. Но уж тогда, сын мой, не пяться! – Старуха прищурилась и погрозила Гримкелю пальцем. Темная, морщинистая, с блеском глаз под набрякшими веками, в эти мгновения она напоминала Урд, старшую из вещих норн*. – Если дело не слепится, если хоть один из фьяллей уйдет живым и Торбранд Тролль обо всем узнает, он напустит на Квиттинг Хродмара Рябого. А тот только и мечтает сжечь нас, как сжег Прибрежный Дом Фрейвида… И ты пойдешь к нему под бок на пару с Ингвильдой! – бросила она племяннице, заметив упорный, блестящий взгляд Борглинды.
Девушка отвела глаза. И здесь, с родичами, ее возмущение весит не больше, чем на кухне, с торговцами. Все мерзко, гадко, подло, и сделать ничего нельзя. Вся жизнь такая, как эта девичья – темная и душная, с темными тенями от дрянной плошки с тресковым жиром. Жить не хотелось совсем. Вот только где тот Сигурд, на погребальный костер которого стоило бы взойти? [9]
Перед сном, когда вся посуда была вымыта, Борглинде досталось еще одно дело – пересчитать ковшики и кубки. Самый большой и дорогой кубок, тот самый, из которого пил Асвальд ярл, полагалось запирать в сундук самой Йорунн. Еще бы – ведь это последнее сокровище Лейрингов. Сидя на краю спального помоста перед сундуком, Борглинда рассматривала кубок и тихонько поглаживала кончиками пальцев его бока, покрытые бледной, стершейся позолотой. Он был как сам Квиттинг – старый и видавший лучшие времена. Чашу неведомые мастера отлили в виде широко распахнутой драконьей пасти, ножку образовывало свернутое в несколько колец чешуйчатое тело, а подставкой служил хвост и задние когтистые лапы. В глазах серебряного дракона поблескивали два маленьких, как зернышки, прозрачных белых камешка, при свете огня игравшие всеми цветами радуги. Подобных камней Борглинда не видела никогда и ни у кого больше; говорили, что они единственные на свете. Это очень старый кубок, его раздобыл где-то еще Бергвид Нос, прадед Халькеля Бычьего Глаза…
Этот кубок называли почему-то Драконом Памяти, хотя Халькель и любил повторять, что он чаще отшибает память, чем прибавляет. Рассказывали, что кубок происходит из наследства дракона Фафнира. Умом Борглинда понимала, что едва ли это правда, но душой верила, как в детстве, потому что верить в это было очень приятно. Из Дракона Памяти всегда пил глава рода. А отец Халькеля, Арнвальд Щит, незадолго до смерти заказал к этому кубку двенадцать маленьких – точно таких же, но вдвое меньше и с золотыми лапками. На пирах их подавали мужчинам Лейрингов. Всегда находилось больше двенадцати, и право пить из них следовало заслужить. Их звали малыми дракончиками. Маленьких дракончиков забрали фьялли прямо на том пиру, который был после заключения мира. А Дракона Памяти Торбранд конунг оставил – тот выглядел старым и тусклым, позолоты почти не видно. И руна «науд» на дне, хранящая от яда, почти сгладилась, ее едва разглядишь.
Видели бы они, Бергвид Нос и Арнвальд Щит, что здесь происходит! Да они в Валхалле под столы лезут от стыда за своих потомков, глядя, как квитты сжимают кулаки под плащами, не смея возмутиться вслух… Что они проиграли свою свободу, что они должны терпеть унижения, бедность… Борглинда жмурилась от стыда, точно предки заглядывали ей в глаза и гневно хмурились: как смели вы растерять все созданное нашим трудом, завоеванное нашей кровью, нашей жизнью! Чем мы хуже других, хуже тех же фьяллей? Ведь они всегда были беднее нас! Их меньше, так почему же дань платим мы, а не они? У какого еще племени столько железа, столько рыбы, столько ячменя и ржи, столько золота в горах! Мы только добываем его кое-как и не можем справиться сами с собой!
Борглинда осторожно опустила кубок в сундук. Пусть хотя бы он не видит нынешних «подвигов». Куда бы спрятаться от стыда ей самой! Сегодня она сама поднесла Дракона Памяти Асвальду ярлу и пожелала ему мира и благополучия. Она сама пообещала ему дружбу их рода. И если род нарушит обещание, то она будет виновата больше всех.
Опустив крышку сундука, Борглинда стала прилаживать висячий замок к петлям. Еще одна такая дань – и он уже не понадобится. Можно будет подарить его фьяллям – у них-то теперь есть что хранить под замками!
Но все же это гнусно! Борглинда с силой защелкнула дужку замка и сама вздрогнула от резкого железного звука – будто дикий зверь лязгнул зубами прямо над ухом. Он где-то здесь, этот подлый зверь, волк лжи и предательства. Подлость – оружие слабых. Так, Гримкель конунг? Один фьялльский ярл пропадет в горах, потом второй, который пойдет его искать… Потом сам Торбранд конунг. И квитты опять никому не платят дань! Как все хорошо!
Как бы не так! Борглинда стиснула кулаки на коленях. Она была достаточно умна, а опыт собственной недолгой жизни научил ее не доверять сладким надеждам. Гримкель конунг – несчастливый человек. Даже подлости ему не удаются. Все кончится тем, что двадцать фьяллей разобьют двести квиттов и увезут вместе с железом головы вождей. И разорят в отместку Острый мыс, чтобы тут осталось пустое место. И трава вырастет на месте домов, кусты прорастут между обугленными бревнами…