– Сдается мне, конунг, что ты не до конца вышел из Иного Мира и теперь хочешь Иной Мир перетащить к себе! – говорил ему Оддбранд Наследство, мудрый старик и сам не чуждый колдовским умениям.
– Может быть! – отвечал Торвард, которому было все равно, какими словами описывать свое безумие.
– А из любви смертного и бессмертной не выходит ничего хорошего. Хоть прикажи позвать сюда эту умненькую девочку, внучку Стуре-Одда, она тебе расскажет, как один древний герой, Ки Хиллаин, кажется, крутил любовь с девой из Страны Блаженных. Он после такого приключения остался жив и почти в здравом уме – и все сочли, что для него это большая удача!
– У них, у уладов, все вверх ногами! – Торвард только рассмеялся. – Даже в «боевом безумии» мы устремляемся на врага, а они – в противоположную сторону, залезают в лесу на дерево и сидят там лет по десять! Слышал я такие песни! А что до этого, то Эрхина не очень-то бессмертная. Смертной женщины в ней не меньше, чем в любой из наших. Я проверял!
– Не берусь оспаривать твой опыт! – Оддбранд тоже усмехнулся. – Сколько, ты говорил, ей лет? Двадцать один или двадцать два? Для верховной жрицы маловато. Учить-то ее учили, но настоящая мудрость приходит только с опытом. Истинная мудрость – это искусство владеть собой и держать на привязи все свои страсти. А она, как видно, не до конца овладела земными страстями, и вот на этот крючок ты ее и поймал! Но едва ли она так легко даст себя вытащить из моря!
– Справлюсь как-нибудь! А ей, раз она еще не обладает невозмутимостью каменного идола, легче будет привыкнуть к новой жизни!
– Если она захочет.
И вот Гельд прибыл на остров Туаль. Поглядев на фрию Эрхину, он вполне понял Торварда конунга: от любви к такой женщине можно сойти с ума и возмечтать о невозможном! Но предугадать, каким будет ее ответ, он не брался даже сейчас, когда она, с ярким румянцем изумления на прекрасном лице, смотрела на него огромными глазами и не находила слов.
Чуть опомнившись, туалы загудели, но Гельд не оглядывался: здесь решает только она.
Эрхина все молчала, и Гельд вспомнил кюну Хёрдис. Пока Аскефьорд бурно обсуждал предстоящее сватовство, она в основном отмалчивалась, что было вообще-то на нее не похоже и потому подозрительно. Гельд даже подосадовал на нее в душе: ведь это она своей ворожбой о наилучшей в мире невесте подтолкнула сына к этому безумному предприятию, а теперь сидит с таким видом, будто ей дела нет! Но в утро отплытия, уже на берегу под соснами, кюна Хёрдис вдруг задержала Гельда возле себя.
– Я желаю тебе благополучного путешествия, Гельд сын Рама, – важно сказала она. – Пусть мой сын пытается получить то, что хочет. Если бы я не была настойчива и не пыталась взять свое, то сейчас меня бы здесь не было и новый конунг фьяллей был бы не моим сыном! И не сомневайся: он непременно возьмет в жены именно ту, которую я ему предсказала, – красивую, умную, знатную, отважную, благородную деву.
Кюна замолчала, но в ее голосе, произносившем последние слова, чувствовалась смутная недоговоренность. Гельд ждал продолжения.
– Но я не думаю, что это случится сейчас! – понизив голос, с тихим ехидством и каким-то тайным торжеством окончила кюна Хёрдис.
И махнула рукой: дескать, ступай! – не дожидаясь ответа.
Фрия Эрхина медленно опустилась на сиденье и подперла подбородок красивой белой рукой – приняла то же самое положение, из которого ее вырвала эта немыслимая новость. Она даже попыталась слегка усмехнуться, но Гельд видел, что к ее состоянию лучше всего подходит слово «ошеломленность» – то есть когда человека со всей силы грохнули по шлему, так что мысли всмятку и в голове железный гул. Сейчас ее переполняет множество разных чувств, но чего в ней нет, так это радости.
Эрхина открыла рот, потом снова закрыла, как будто посчитала пришедшие на ум слова неподходящими. Собственная растерянность, которую она никак не могла подавить, злила ее. Ее точно вдруг перевернули и поставили вниз головой. Только что, пока она с таким удовольствием слушала Гельда, встречи с Торвардом конунгом принадлежали невозвратному прошлому и вызывали отрадное тайное сожаление – и вдруг они превратились в будущее, притом будущее оскорбительное и ничуть не приятное! Стать его женой! Что он себе вообразил! Разве он не понял, что она, фрия острова Туаль, не просто женщина, к которой можно вот так вот взять и посвататься! Вообразил, что она согласится уехать со священного острова Туаль, покинуть все, для чего ее предназначила судьба, готовило воспитание… Стать просто женщиной (для нее кюна, повелительница целой страны, была не более чем просто женщина), во всем зависеть от мужа и подчиняться ему… Предать сорок поколений своих предков… Перестать быть Богиней на земле, перестать быть собой ! Только сумасшедший решит, что она добровольно пойдет на все это! Как он мог такое забрать в голову? Неужели он ничего не понял – кто она и что значит ее положение?
И первым осознанным чувством, которое выделилось из бешено вьющегося вихря, стало разочарование – острое, болезненное разочарование и обида, от которых все ее существо содрогнулось. Ей было жаль своих приятных воспоминаний о нем, своих чуть ли не сожалений… Ей было стыдно за них! Сразу пришли на память все те мелочи, которые ей в нем не нравились, – грубые мозоли на руках, покрытых следами множества мелких порезов, царапин, ссадин, руки как у простолюдина… И какие-то странные, никогда ею не слышанные, но едва ли приличные слова, которые у него вырвались, когда он не очень понимал, что говорит… Его черные волосы, как у злого духа, его темный дом, в который он, оказывается, задумал ее увезти – все равно что сорвать звезду с неба и сунуть в закопченный горшок! Ее, Богиню из золотого чертога в вечно цветущем саду! Навсегда свести ее со священной горы и приковать к земле, которой принадлежит он сам…
Но в то же время она не могла не признать, что сама дала ему некие основания… Что ее влечение к нему было гораздо больше, чем требовал обряд благословения. И сейчас она испытывала такой стыд и досаду, точно это посольство явилось из-за моря нарочно, чтобы обличить перед туалами ее прошлую слабость.
И все это вместе вызвало в душе Эрхины совсем иное чувство к Торварду – чувство, скорее похожее на ненависть, гнев, негодование. Любовь, жаждущая брака, то есть полного обладания и подчинения, унижала и оскорбляла ее, как унизило и оскорбило Фрейю сватовство того великана! Может, конунг фьяллей еще захочет в приданое солнце и луну? Видно, он все же плохо знает сказания и позабыл, как плохо кончилась для великана эта наглая затея!
Предложи ей это кто-нибудь другой – ну, любой другой из конунгов Морского Пути и островов – она, скорее всего, лишь посмеялась бы. Но Торвард, который так ей нравился, своим недостойным предложением оскорбил ее гораздо сильнее, чем мог бы оскорбить любой другой.
– Не ждала я… что Торвард конунг может так… забыться! – выговорила она наконец, не будучи уверенной, что говорит то, что нужно. – Разве он не знает, кто я?
Больше всего она сейчас боялась показать силу своего гнева, обнаружить перед всеми, как сильно это ее задело. Пальцы ее крепко сжали округлый черный камешек, висевший на цепочке у нее на шее. Держа его в кулаке, Эрхина привычно расслабилась – и ее обида, гнев и негодование потекли в камень, клещи разжались, стало легче дышать. Камень всегда помогал ей.