– Поможет мне кто-нибудь?
– Гудмунд и Коль погнали коров. Нам пора двигаться за ними! Не сиди, хозяйка, а то скоро и рассветет!
– Да разве я сижу?
– Фру Альдис, не клади туда, постромки не выдержат! Давай сюда, к седлу привяжем!
– Бёрре, да куда же ты мои лыжи засунул!
Наконец сборы были окончены, и две волокуши двинулись со двора вслед за ушедшим стадом. Слагви ехал верхом впереди, за ним Стуре-Одд; Аринлейв и Кетиль шли пешком, ведя лошадей, запряженных в сани. В одних сидели фру Альдис, жена Сёльви, и одна служанка, а в другой – фру Хильдирид с Борглиндой. Сэла и двоюродная сестра Хильделинд, дочь Сёльви, ехали вдвоем на одной лошади, еще две служанки и три работника шли сзади, каждый с узлом или мешком на плечах.
Когда усадьба осталась позади, а факел в руке Слагви уже озарял свод иглистых сосновых ветвей, фру Хильдирид наконец перевела дух и посмотрела на среднюю дочь, словно хотела убедиться, что в суматохе сборов захватила именно то, что нужно.
– Ты, Сэла, Хильде, Альдис, Эйке, Ари… – Она оглядывалась, глазами считая домочадцев. – Отец, дед, Кетиль… Глед, Велли, Бёр, Исгерда… Вроде бы все, слава богине Фригг! Ну, вот и мы убегаем! – со странным удовлетворением произнесла хозяйка, глянув назад, где вслед за ними к горам тянулось еще несколько цепочек факелов.
Она сказала это так, словно они последние собрались наконец-то к важному делу, за которое все остальные принялись давным-давно.
– Был бы дома наш конунг, этого бы не было, – ответила Борглинда. Она сидела тихо, не выражая ни особого испуга, ни храбрости, словно все ее мысли находились не здесь. Она настолько привыкла делить с уехавшей Рагнхильд все свои переживания, что переживать одна почти и не умела.
– Конунг, да! – согласилась с ней мать. Потом она помолчала и вдруг добавила: – А я-то всегда думала, что если кто-то и выгонит нас зимней ночью из дома, то это будут квитты!
Зимний рассвет пришел поздно, но, едва солнце показалось над Черными горами в глубине берега и бросило белые, негреющие лучи на воду Аскефьорда, как корабли острова Туаль уже подходили к его устью. Это были те самые суденышки – коракли, над которыми потешались хирдманы Торварда конунга, когда видели их в устье Даны. Немногим больше лодок, туальские коракли не имели даже киля, и днищем им служила широкая доска, к которой крепились доски низких бортов. Скреплены они были железными заклепками, что делало их все же прочнее плетеных кораклей, но мачты и паруса они не имели и двигались только благодаря веслам. Зато на низком носу каждого из них красовалась резная конская голова в честь Ллира, бога морей.
В каждом из них помещалось всего-то человек двадцать, зато самих кораклей насчитывалось ровно двадцать шесть. В поход на Аскефьорд пошли многие из тех, кто перечислял свои подвиги на пиру Возвращения Солнца. Ниамор сын Брана вез священное Красное Копье, копье войны, а с ним и благословение грозной богини Бат, испускающей свой крик над полем битвы. Мощные руки воинов налегали на весла, но завести коракли во фьорд оказалось не так-то просто. Резкий противный ветер сносил их назад в море, и у скал, ограждающих вход во фьорд, кипели такие яростные, злобные буруны, что судно Лабрайда Неустрашимого чуть не бросило на камни.
– Налегай крепче! – кричал Ниамор сын Брана, правивший рулем. В кожаной накидке, с торчащей из-под капюшона мокрой рыжеватой бородой, он сам казался каким-то диким духом стихии. – Навались! Это здешние колдуны мешают нам! Никто еще не мог противиться Медведю Широкого Леса!
И он хрипло запел, стараясь перекричать шум бурлящих волн:
Как могучий дуб, что поднялся вершиной высоко
На огромной горе, что озирает гордо весь мир,
Я стою впереди могучего войска,
Я, Ниамор, Медведь Широкого Леса!
Не найдется под солнцем такого героя,
Что мог бы противиться моей лютой мощи,
Что мог бы снести удар моей сильной руки,
Не преклонить спину перед гневом моим благородным!
Я прихожу, чтобы убивать врагов,
Я прихожу, как буря без жалости и спасенья,
Я – старый вепрь, все крушащий кругом!
Ужасна встреча со мной в сраженье!
То ли хвалебная песня помогла, то ли при свете дня туалы сумели одолеть даже стихию, и через какое-то время, полное напряженных усилий, неровная вереница кораклей зашла во фьорд и приблизилась к первой площадке причала – что возле усадьбы Бергелюнг. Все воины были в шлемах с бронзовыми вепрями надо лбом, с копьями и мечами наготове. Доспехом им служили только толстые кожаные нагрудники с бронзовыми бляшками (пользоваться кольчугой на Туале считалось признаком слабости и трусости). Зато их длинные шестиугольные щиты с литыми бронзовыми накладками блестели над бортами кораблей, как несокрушимая стена. Зрелище было грозное и пугающее, само по себе способное привести врага в трепет и обратить в бегство. Вот только ужасаться оказалось некому – на всю эту сокрушительную роскошь любовались только бурые камни да унылые кусты можжевельника.
На причальной площадке, покрытой мокрым и смерзшимся песком, было пусто, лишь несколько рыбачьих лодок лежало в стороне. Первым причалил Лабрайд Неустрашимый, и напрасно воины держали наготове копья, ожидая, что сейчас из-за бурых валунов наверху площадки посыплется с боевыми кличами местная дружина. Вот уже все коракли лежат на песке, пять сотен воинов благополучно высадились, а вокруг по-прежнему тихо. Как будто до их высадки никому нет дела!
Сперва туалы недоуменно озирались в поисках поселения: привыкшие к Аблах-Брегу, они и здесь, где жил конунг фьяллей, ожидали увидеть город на холме, за стеной с прочными и богато украшенными воротами. Ничего подобного не оказалось: там и здесь виднелись дерновые крыши, вокруг них разные сараи, опустевшие борозды огородов, луговины, пруд, где мочат лён, даже несколько узких полевых наделов – полоски ячменя тут шутя называли «пивное поле», ибо весь небогатый урожай ячменя, который удавалось собрать с неплодородной земли Фьялленланда, уходил на пиво. Из крепостных сооружений в наличии имелись только невысокие каменные кладки, предназначенные не допустить вторжения коров и коз с пастбищ на полевые наделы. Но туалы оглядывались вокруг с огромным любопытством: ведь прежде они не бывали нигде, кроме уладских островов, где жизнь и обычаи мало отличались от туальских. Для них здесь был Иной Мир, живущий по совсем иным, неведомым законам.
– Город дальше! – говорили одни, призывая плыть в глубину фьорда.
– Никакого города у них нет! – вразумляли другие, которые в свое время удосужились расспросить гостивших в Аблах-Бреге фьяллей. – Конунг живет в какой-то из здешних усадеб!
– Там наверху усадьба! И не одна! – кричали воины, под предводительством Брана сына Ниамора первыми взобравшиеся на гребень причальной площадки.
Налево, ближе к морю, виднелась усадьба Устье Фьорда, направо, другая, побольше – Бергелюнг. Еще подальше теснились низкие крыши двух-трех двориков победнее. Конечно, туалы не знали их названий, но зато им сразу бросилось в глаза полное безлюдье – и на берегу, и перед жильем.