Я, Богиня – души бесконечный восторг,
Я есть радость земли, и любовь – мой закон.
Пусть же чистыми будут все мысли твои,
И с пути не сверни, устремляясь к мечте.
Я – цветущая радость зеленой весны,
Белизною луны я сияю средь звезд,
Шепчет голос мой в тайне текучей волны,
И живу я в мечтах человечьих сердец…
Я есть тайная дверь в Вечной Юности Мир,
Я – священный сосуд, полный жизни вином.
Я – Котел Черридвен, где бессмертье кипит,
В этой жизни земной я блаженство дарю.
На земле научу вас дух вечный постичь,
В смерти дам я покой и свободу от бед;
Будет встреча желанна в чертогах моих
С тем, кто жил, и ушел, и вернулся опять.
Мне не нужно даров, я не требую жертв,
Ибо знай, что я мать всем, кто в мире живет;
Что растет и цветет – порожденье мое,
Я – любовь, разлитая над всею землей.
Обрати же свой взор прямо в душу твою
И меня ты узришь – так приди же ко мне;
Я – начало дорог, все идет от меня,
Все приходит ко мне, завершая свой путь.
Я любима богами, любима людьми,
Пусть восторг преисполнит тебя предо мной;
Пусть служеньем мне будет веселье в сердцах,
Радость жизни, любовь – вот мой вечный обряд.
Пусть наполнит вас сила, придет красота,
Состраданье и мощь, примиренье и честь;
То, что ищешь ты, только в душе обретешь,
А иначе не сможешь и дальше искать.
Знай же, сын мой земной, что с тобой я всегда,
Слушай голос мой в недрах неспящей души;
Весь твой путь по земле ты свершаешь во мне,
И от силы вселенной ты искру несешь [20] .
После обряда освящения зерна все рассеялись по рощам и луговинам. Воины возле костров делили свиные туши и хвастались своими подвигами, девушки искали птичьи гнезда. Такая находка обещала скорое и счастливое замужество, а если парень дарил девушке гнездышко с яйцами, это означало, что он предлагает ей свить домашнее гнездо. Рощи были полны поющих голосов, и казалось, сами деревья тысячей голосов поют ту же песню радости:
Все реки текут, и все травы растут,
Богиня вернулась на землю!
Сегодня и Сэла чувствовала себя совсем свободной и не считала нужным держаться возле фрии. На что же пригодны священные праздники, которых в году всего-то восемь, если даже в эти дни рабы не могут почувствовать себя людьми? Сперва они с Дер Грейне бродили вдвоем, отвергая все предложения проводить их и развлечь. Дер Грейне расспрашивала, как весенний праздник отмечают на родине Сэлы, каким образом конунг участвует в обрядах встречи весны, и Сэла с удовольствием рассказывала ей про Драконью рощу. Драконьей она называлась потому, что в середине ее на поляне лежал Поминальный Дракон, священный камень, возле которого Аскефьорд приносил жертвы богам, а сама роща служила местом весенних и летних гуляний. Дер Грейне внимательно слушала про круговые танцы и заклятья, потом Сэла, увлекшись, перешла на игры, начинающиеся в темноте, и вот уже повествовала о том, как на середине прошлой зимы сразу три девушки родили младенцев, «приобретенных» ими на Празднике Дис, в Драконьей роще, при непосредственном участии Торварда ярла. И как все веселились, узнавая об этом, поскольку любвеобилие будущего конунга самым лучшим образом сказывается на плодородии земли и плодовитости всего, что на ней живет… Потом она вдруг вспомнила, что рассказывает это будущей жене Торварда, мысленно прикусила язык, но тут же решила: ну и пусть! Даже к лучшему. По крайней мере, для Дер Грейне не будет неприятной неожиданностью, если она вдруг застанет его с собственной рабыней, как это случилось с высокородной йомфру Уннфрид.
Но тут в толпе мелькнул Коль, и все прочее мигом вылетело у Сэлы из головы: теперь ее главной заботой стало отделаться от подруги. Вскоре, якобы увлекшись собиранием первоцветов, Сэла убежала вдоль опушки, и Дер Грейне не стала ее догонять.
Оглядевшись, она быстро обнаружила Коля: к сердцу он прижимал пучок свежих первоцветов, вперемешку красных, с желтыми серединками, и желтых, похожих на горсть солнечных зайчиков. При этом он не сводил с Сэлы пылкого обожающего взгляда, и Сэла не могла не засмеяться: так непривычно и забавно было видеть вдохновенную страсть на его лице, всегда насмешливо-сдержанном.
– С тех пор как твой светлый взор, прекраснейшая из дев, обратился на недостойного раба, я не знаю покоя ни днем, ни ночью! – с мольбой и благоговением начал Коль, кланяясь и будто бы в отчаянии прижимая к груди свои цветы, но взгляд его блестящих темных глаз, устремленный на Сэлу, был весел и настойчив, без следа изображаемой робости. – Ты как звезда во мраке ночи… Я бедный раб и не умею говорить так, чтобы мои речи были достойны твоих ушей, но моя любовь к тебе не уступит любви самого доблестного из героев…
– А ты здорово наловчился в любовных речах! – с веселым удивлением поддела его Сэла, ничего подобного от него никогда не слышавшая. Поистине попавший на остров Туаль попадает в сказание! Даже Коль здесь заговорил, как изысканный древний герой!
– Здесь научишься! Теперь и я не ударю в грязь лицом, случись мне беседовать с благородной женщиной! Так ты согласна, прекрасная госпожа, уделить мне время для беседы?
– Хоть я и дочь конунга и живу в надлежащем мне почете, я тоже всего лишь пленница здесь! – ответила Сэла, изображая снисходительную надменность и с трудом сдерживая смех. – Говори, я готова выслушать тебя!
Она села на траву и милостивым движением руки позволила Колю расположиться рядом. Они устроились возле самой опушки, и нарядные туалы, то и дело сновавшие мимо, бросали на них мимолетные любопытные взгляды. Но особого внимания никто не обращал: по всему лесу было рассеяно великое множество таких парочек. В день прихода весны даже раб может принести цветы дочери конунга, поскольку всякая любовь угодна Богине.
– Нет, хотелось бы местечко поукромнее! – шепнул Коль с выражением, которое рабу при разговоре с дочерью конунга уж никак не подобает.
Подумав, что у него есть что-то важное, Сэла послушно переместилась за пышный ореховый куст.
– Могучий Фрейр, наконец-то! – шепнул Коль и живо обнял ее, цветы из его рук рассыпались по траве. – Солнце мое, как тебя вижу, так дом вспоминаю!
Он жадно и весело целовал ее, покалывая щеки и губы своей бородой, а Сэла онемела от удивления: это уже не было притворством, игрой для чужих глаз, это был живой и искренний порыв, удививший ее больше, чем самая искусная игра! Прожив в доме Стуре-Одда больше года, Коль ни разу не пытался ее обнять, да и вообще не показал себя охотником до женщин. И Аскефьорд вовсе не был для него домом, как для нее, и при его привычке к одиноким странствиям еще одно перемещение едва ли потрясло бы его так сильно… Что за чудеса? «Солнце мое»…