Жиль. А вы, тестюшка, и впрямь надеетесь женить меня на своей невинной дочурке?
Кассандр. Уж не сомневаешься ли ты в невинности моей единственной дочери?
Жиль. Черт возьми! Я совсем не сомневаюсь!
Кассандр. Ты хочешь сказать…
Жиль. … что я все знаю, старый плут!
Кассандр. Я тоже все знаю, юный наглец!
Жиль. Что именно?
Кассандр. Нечего играть в прятки: ваша тетка Лампонис оставила вас без гроша.
Жиль. У вашей дочери Зирзабель трое сыновей, самому младшему из которых, господину Бенжамену, стало гораздо лучше.
Кассандр. Ему лучше?
Жиль. Гораздо лучше, сударь. Я счастлив сообщить вам эту новость.
Кассандр. Кто тебе сказал, что мой внук поправился?
Жиль. Вот это письмо…А кто вам сообщил о кончине моей тети Аменаиды?
Кассандр. Это послание.
Жиль. Верните мне мое письмо, а я отдам ваше.
Кассандр. Это более чем справедливо: пожалуйста.
Жиль. Прошу вас.
Обмениваются письмами и читают.
В этом месте балаганного представления, словно в конце захватывающего четвертого акта, в толпе воцарилась тишина; зрители ждали затаив дыхание.
Развязка приближалась, и зрители в плащах, подошедшие, как мы видели, последними, казалось, ожидали ее с особенным нетерпением, не сводя глаз с шута.
Тем временем оба комедианта читали каждый свое письмо и бросали друг на друга возмущенные взгляды.
Наконец Кассандр заговорил снова.
Кассандр. Ты дочитал?
Жиль. Да, сударь, а вы?
Кассандр. Я тоже.
Жиль. Вы должны объяснить, почему мне никогда не бывать вашим зятем.
Кассандр. А ты должен понять, почему я больше не предлагаю тебе руку моей дочери.
Жиль. Вы правы. Однако вы становитесь слишком строгим отцом, и у меня нет никаких оснований оставаться у вас на службе.
Кассандр. Да, да. Но поскольку я собираюсь удалиться под крылышко к своему зятю, а у него уже есть слуга… понимаешь, я не могу привести с собой второго. Так что я тебя не гоню, Жиль. Просто я даю тебе расчет.
Жиль. Ничего не заплатив?
Кассандр. Хочешь, чтобы я всплакнул на прощание?
Жиль. Когда человека увольняют, сударь, ему что-нибудь дают.
Кассандр. Я тебя увольняю со всеми почестями, положенными твоему званию.
Жиль. И вам не стыдно, что вы отняли у меня почти целый день, заставив слушать ваши глупости, старый вы олух?
Кассандр. Ты прав, Жиль, и я даже вспомнил по этому поводу одну поговорку.
Жиль. Какую, сударь?
Кассандр. Всякий труд достоин награды.
Жиль. В добрый час!
Кассандр. У тебя будет сдача, Жиль?
Жиль. Нет, сударь.
Кассандр (дает ему пинок под зад). Тогда оставь себе все!
На этом представление должно было кончиться, и Кассандр уже почтительно раскланивался, как вдруг Жиль, словно на что-то решившись, выждал, когда Кассандр склонился, и, изловчившись, так поддал ему ногой под зад, что тот полетел в толпу.
Представление закончилось репликой Жиля:
Жиль. Клянусь честью, нет, сударь, не оставлю, деньги счет любят!
Кассандр онемел от изумления. Он поднялся и поискал Жиля взглядом, но тот уже исчез.
В эту минуту в толпе произошло движение; люди в плащах передавали друг другу на ухо:
— Он вернул ему удар! Вернул! Вернул!
Выйдя из толпы, они стали переходить от одной группы людей к другой со словами:
— Сегодня вечером!
Слова «Сегодня вечером!» едва слышно прошелестели вдоль всего бульвара. Потом люди в плащах пошли кто по улице Тампль, кто по Сен-Мартен, кто по Сен-Дени, кто по улице Пуассоньер; все они разными путями направлялись в сторону Сены и, по-видимому, скоро снова должны были собраться все вместе.
Если бы какой-нибудь человек, не зная, чем заняться, взялся понаблюдать за тем, что происходило на Почтовой улице от восьми до девяти часов вечера, то есть два часа спустя после представления, о котором мы рассказали с излишними, вероятно, подробностями, такой человек не потерял бы времени напрасно, лишь бы он был любителем необычайных ночных приключений.
Мы надеемся, что читатель следит за нашим рассказом и за описываемыми приключениями, и просим его сопутствовать нам вплоть до того места, где мы устроим нашу темную комнату, дабы заставить пройти перед нами многочисленных героев, не менее таинственных, чем китайские тени г-на Серафена.
Сцена, где развертывается действие, расположена, как мы уже сказали, на Почтовой улице, рядом с Виноградным тупиком, в нескольких шагах от Говорящего колодца. Декорацией служит небольшой одноэтажный домик с одной дверью и единственным окном, выходящим на улицу. Возможно, в доме были другие двери и окна, но они, очевидно, выходили во двор или в сад.
Была половина девятого, и звезды, эти ночные фиалки, загорались на глазах у людей и сверкали как никогда ярко, празднуя, подобно фиалкам, этим дневным звездам, первые часы весны. Стояла поистине прекрасная ночь, светлая, ясная и тихая, какой бывает летом ночь поэтов и влюбленных.
Прогулка в эту первую теплую ночь таила в себе несказанное очарование; несомненно, что ради этого ощущения, полного возвышенной и в то же время чувственной неги, и вышел пройтись человек в длинном коричневом рединготе; он уже около часу ходил взад и вперед по Почтовой улице, скрываясь за угол дома или в дверной проем, когда кто-нибудь проходил мимо.
Однако, по здравом размышлении, было не очень понятно, почему этот любитель природы, чтобы подышать весенним воздухом, выбрал для прогулки именно Почтовую улицу — не только пустынную, но и грязную, хотя дождей не было уже целую неделю; улица эта, подобно тем, что описаны в книге под названием «Неаполь без солнца», получила, по-видимому, привилегию (несомненно, при посредничестве иезуитов, которые там проживали, да и теперь ее населяют) всегда оставаться в тени и спасительной темноте. Проходя мимо описанного нами дома, прогуливавшийся господин на короткое время остановился, однако, видимо, успел увидеть то, что хотел; вернувшись назад — иными словами, к коллежу Роллен, он двинулся прямо, встретил другого человека, вероятно тоже любителя ночных красот природы, и произнес всего одно слово:
— Ничего.
Тот, кому было адресовано это слово, пошел вверх по Почтовой улице, а его собеседник продолжал идти в противоположном направлении. Потом этот второй гуляющий проделал то же, что и первый, то есть бросил беглый взгляд на дом, прошел еще несколько шагов по улице, свернул на улицу Говорящего колодца и, встретив третьего любителя природы, вполголоса сообщил ему все то же: