— Что вы имеете в виду?
— Вы просите приподнять ради вас плотную завесу над моей личной жизнью: я готов. В понедельник, в одиннадцать часов…
— Молчите! Опустим тайны вашей личной жизни и продолжим.
— Лучшего я и не прошу!
— Что вы делали во вторник, в последний день масленицы?
— О, я предавался вполне невинному удовольствию: гулял с накладным носом перед Обсерваторией.
— Однако должны же вы были иметь какую-то причину гулять там в таком виде!
— Презрение! Пренебрежение! Мизантропия, и больше ничего… На бульварах я с самого утра насмотрелся на жалкие маски… Увы! Вот и еще один старинный обычай уходит из нашей жизни, господин Жакаль! Я не честолюбив, но если бы я был префектом полиции…
— Не будем об этом, лучше вернемся к тому, чем вы занимались во вторник вечером.
— Во вторник вечером?.. Ах, господин Жакаль, вы снова требуете от меня приподнять плотную завесу над моей личной жизнью…
— Вы были в Версале, Жибасье!
— Я этого и не скрываю.
На губах г-на Жакаля мелькнула неясная улыбка.
— Зачем вы ездили в Версаль?
— Прогуляться.
— Это вы-то гуляли в Версале?
— Что ж такого, господин Жакаль? Я люблю этот город, полный воспоминаний о великом короле: здесь — фонтан, там — скульпт…
— В Версале вы были не один? — перебил его полицейский.
— А кто может похвастать полным одиночеством на этой земле, добрейший господин Жакаль?
— Я не намерен терять время, слушая ваши глупости, Жибасье. Похищением девушки из пансиона госпожи Демаре руководили вы?
— Да, господин Жакаль.
— И за это получили пять тысяч франков, о которых идет речь.
— Вы сами видите, что я их не украл, потому что, если бы я не был осужден на галеры пожизненно, я получил бы за кражу еще лет двадцать.
— Что стало с девушкой, когда она попала в руки к господину Лоредану де Вальженезу?
— Как?! Вы и это знаете?
— Я спрашиваю, что стало с девушкой, после того как вам ее выдала мадемуазель Сюзанна?
— Ах, господин Жакаль! Если господин Делаво вас лишится, какая будет потеря для него и для Франции!
— Еще раз спрашиваю, Жибасье, что случилось с этой девушкой?
— Это мне совершенно неизвестно.
— Подумайте хорошенько!
— Господин Жакаль! Слово Жибасье! Мы посадили ее в карету, карета уехала, и мы о девушке больше не слышали. Надеюсь, что молодые люди счастливы, и, стало быть, я, насколько сумел, помог двоим из своих ближних.
— Что было дальше? С вами, с вами! Тоже не знаете?
— Я стал бережлив, добрейший господин Жакаль. И, зная, что золотой ключик отпирает все двери, постарался найти себе достойное занятие среди трудолюбивых и умных парижан. Я перебрал все профессии и остановился на одной.
— Можно узнать, чем вы решили заняться?
— Решил стать маклером… К несчастью, у меня не было начального капитала, чтобы купить половину или хотя бы четверть места на бирже. Но дабы быть готовым ко всему на тот случай, если Провидению, как говорил бедняга Габриель, угодно будет бросить на меня взгляд, я каждый день ходил на биржу постигать таинства великого дела. Я понял секрет биржевой игры и краснел от стыда за то, что так мало украл за свою жизнь, видя, насколько легче зарабатывать на жизнь таким способом! Я познакомился с несколькими биржевыми игроками высокого класса, которые признали во мне редкую проницательность и скоро оказали мне высокую честь, посвятив в тонкости игры на повышение и понижение, а также выделили мне небольшую долю в своих барышах.
— И эти консультации пошли вам на пользу?
— Видите ли, добрейший господин Жакаль: за месяц я получил тридцать тысяч франков! Это в два, в три, в четыре раза больше того, что я заработал за всю свою трудовую жизнь. Став владельцем небольшого состояния, я зажил как порядочный человек.
— Тогда вы, должно быть, стали совсем на себя непохожи, — заметил г-н Жакаль, доставая из кармана фосфорную зажигалку и зажигая свечу, которую всегда носил с собой. Он осветил колодец, словно желая убедиться в том, что разговаривал с Жибасье, и узнал кающегося каторжника, измазанного тиной и залитого кровью.
Господин Жакаль некоторое время рассматривал каторжника. Было заметно, что он испытывает артистическое удовлетворение игрока, оказавшегося с четырьмя тузами в руке перед ловким партнером.
— Да, я вижу в самом деле благородное лицо Жибасье. Годы, словно легкие тени, не оставили на вашем лице следа! Кстати, о тенях: сделайте одолжение, подержите свечу и посветите мне: я должен срочно черкнуть записочку.
Жибасье взял свечу. Господин Жакаль достал из своего бездонного кармана записную книжку, вырвал листок, положил его на колено и стал писать карандашом, попросив Жибасье продолжать рассказ.
— Продолжение у моей истории мрачное, — признался каторжник. — Когда я стал богат, у меня появились друзья. Когда появились друзья, объявились и враги! Состояние, которое я сколотил ценой неимоверных усилий, не давало покоя беднякам. И вот вчера вечером, когда я возвращался от своего банкира, кто-то схватил меня за шиворот, бросил наземь, избил, обобрал и сбросил в этот колодец, где я имел честь встретить вас.
Господин Жакаль поднялся, взялся за конец веревки, на которой он спустился, прикрепил булавкой записку с инструкциями и крикнул полицейским:
— Тяните!
Лист бумаги, будто ночная бабочка, полетел со дна колодца вверх, а веревка, лишившись своего невесомого груза, скоро снова спустилась вниз.
Один из полицейских подошел к фонарю и прочел:
«Я сейчас пришлю к вам человека. Берегите его как зеницу ока. Он многого стоит!
Приказываю четверым из вас проводить вышеозначенного человека в больницу и не спускать с него глаз. Остальные вернут мне веревку».
— Ваша история весьма трогательна, дорогой господин Жибасье, — произнес инспектор. — Однако после всего, что вы вынесли, вам необходимо отдохнуть. Ночи в это время года довольно прохладные: позвольте предложить вам более надежное, более гигиеничное место, чем это.
— Вы тысячу раз добры, господин Жакаль!
— Отнюдь… это ради старого знакомства.
— В таком случае, я ваш должник.
— Неужели благодарность вас уже тяготит?
— Может быть, — философски заметил Жибасье, — легче принять услугу, чем вернуть.