Аграфена растерялась и даже покраснела.
– Очень тронута, что мой случай ты причисляешь к особому, но, Николай, я только-только очнулась, можно ли мне водку? Я, как бы это получше выразиться, вообще не пьющая. А уж в свете последнего отравления совсем на спиртное смотреть не могу. Да и боюсь теперь…
– С родины бутылка! – дрогнувшим голосом повторил Николай Еремеевич.
Его слова прозвучали так, словно Груня изменяет родине, если отказывается пить родной напиток на чужбине. Было понятно, что ему просто нужен собутыльник, но почему мужчина выбрал именно ее?
– Предложи Эдуарду.
– Грозился уже уволить. – Актер, нервно запахнул пиджак.
– Тогда Тане.
– Слишком громкая, услышат все… Да и не любит она меня. Никогда не любила. Столько лет играли с ней любовников или мужа с женой, а в жизни на дух друг друга не переносим. Такая вот ирония нашей профессии…
– А я знаю, почему Ветрова недолюбливает тебя, – понизила голос Груня. – Вот именно, что вы всегда играли в паре. Я слышала, народ говорил, что ты ее переигрывал. Мол, у тебя особенная харизма. Это дошло до Таниных ушей, и ей, актрисе, явно не понравилось.
– Глупости… Ну, так? – умоляюще поднял на Грушу глаза Николай Еремеевич.
– Ладно, одну рюмку. То есть один глоток, – вздохнула Аграфена. А про себя подумала: если бы она всегда так легко соглашалась на все, то постоянно ходила бы беременная. Только пока ей предлагали всего-навсего выпить, а больше ничего.
– Но не здесь же? – огляделся ведущий актер, проявляя чудеса конспирации.
– Если из палаты выйти, сразу налево будет туалет, – тихонько сказала Груня, включаясь в игру и краем глаза замечая, что к ним приближается Вилли.
– Я могу присоединиться к вашей беседе? – спросил тот, пытаясь улыбнуться.
– Можешь! – твердо ответила Аграфена, вставая и беря Николая Еремеевича под локоток. – Мы пока в туалет, а ты поговори с госпожой Беседой! Вы вообще легко ко всем присоединяетесь, мистер универсальный присоединитель!
Вилли остался стоять с совершенно идиотским выражением лица, а Груня гордо удалилась с умирающим от смеха Николаем.
– Ты уже слышала о победе сексуальности Насти? – хитро посмотрел на нее главный герой-любовник и по совместительству главный алкоголик труппы.
– Слышала. Хорошо, что не от нее. Только я бы назвала это победой пошлости, вседозволенности и разврата. А еще глупости и жадности!
– Похоже, что парень и сам не рад, – попытался было вступиться за Вилли актер, проявляя мужскую солидарность.
– А мне на его радости и печали плевать! – очень громко произнесла художница в надежде, что и эта реплика долетит до кого нужно. – Раньше надо было думать!
– Так мозги уже отключаются, на тебе просто висит голая баба. Да еще спиртное… – промямлил Николай Еремеевич.
– Слушай, ты зачем меня позвал пить, если собрался все время нервировать? – даже притормозила Груня.
– А тебе надо немного переключить мозги… с красного цвета хотя бы на желтый.
– Что? Считаешь, они у меня слишком возбуждены? – потрогала свою голову Аграфена, словно мозги можно было почувствовать на ощупь и оценить степень их возбуждения по температуре кожи.
Николай Еремеевич рассмеялся. Они вышли из палаты, и тут актер вдруг схватился за сердце, прислонился к стенке.
– Ой! Ой-ой-ой! Что-то мне…
– Что случилось? – забеспокоилась Груня.
– Колет сильно… Ой! Чего ж так резко?
– Врача?! Удачно, что тебя здесь прихватило! Мы же в больнице. Сейчас помогут… – не на шутку заволновалась Аграфена и попыталась было побежать по коридору в поисках помощи. Но ведущий артист повис на ней мертвым грузом.
– Подожди, не суетись… Не надо мне врачей. Ты же знаешь, я их недолюбливаю. Да и водку обнаружат!
– Я ее себе возьму, спрячу.
– Не надо! И последствия от водки найдут в каждом органе… Ты думаешь, я не знаю, что ли? Опять начнется: «Вам совсем нельзя пить, в следующий раз сердце может не выдержать…» Ты лучше отведи меня вниз, там в машине есть таблетки от сердца. Я если разом две выпиваю, все как рукой снимает. Потому что они по назначению одного нашего известного кардиолога и всегда со мной. Привезены из России. А местным врачам и лекарствам я не доверяю.
– Ну, понятно, – вздохнула Груня. – А дойдешь хоть?
– Постараюсь…
– Ого! – выглянула в окно художница. – Лежу в палате и ничего не вижу. Этаж десятый у меня небось?
– Тринадцатый, – поправил Николай Еремеевич, сворачивая к лифту мелкими шажками.
Они вызвали лифт, вошли внутрь. И туда же, следом за ними, вошел Вилли. Груня проигнорировала его, гордо задрав нос. Она думала только об одном – чтобы лифт не застрял с находящимся внутри человеком, у которого сердечный приступ. Это уже было бы чересчур. Вилли молча нажал на кнопку с цифрой «один», и лифт поехал. Однако ехал недолго. Вдруг резко остановился, как-то дернувшись, и затих.
– Не может быть! – ахнула Аграфена, выждала пару секунд и судорожно нажала кнопку первого этажа несколько раз. Лифт с места не тронулся.
– Груня… – позвал Вилли.
– Обожди, не до тебя!
Она принялась нажимать на все кнопки подряд. Лифт оставался безучастным.
– Только не сейчас! Да что ж за невезуха такая?!! Ты, Коля, только держись, не паникуй. Тебе волноваться нельзя. Ничего, что-нибудь придумаем.
– А я и не волнуюсь, – совершенно спокойным голосом произнес Николай Еремеевич. И повернулся к Вилли: – Я же говорил, что она очень заботливая и добрая девушка. Вот гордячка невозможная, это да!
Груня несколько заторможенно прохлопала ресницами и спросила:
– У тебя с сердцем что?
– Ничего, бьется пока.
– Отпустило уже? – повторила Груша. И уже слегка на повышенных тонах воскликнула: – Что здесь происходит?!
– Поговорить вам надо, – зевнул Николай Еремеевич. – На меня можете не обращать внимания, я здесь как бы для мебели. Дело молодое…
– Так ты… ты меня разыграл?! Не может быть! Значит, твой сердечный приступ… О, Николай, ты просто гениальный артист! Ге-ни-аль-ный! Браво! Только к чему этот цирк?
– Ты ведь не хочешь со мной поговорить? – подал голос Вилли.
– Какой ты догадливый!
– И дальше стала бы меня избегать, игнорировать? – продолжал хозяин отеля.
– Совершенно верно!
– А вот здесь, в тесноте и не в обиде, как говорится, у нас будет время пообщаться.
И тут Груша, что есть силы размахнувшись, залепила ему пощечину.
– Ого! – съежился Николай Еремеевич под взглядом, которым она наградила и его.