— Уходи! Не-е ме-ешай!

Экипаж других трёх кабин — Левин, Осипов и Рыбаков тоже охотно тренировались, и сестра им сказала:

— Полегче… полегче! Процедурная ходит ходуном.

Никто на этот раз не просил меня перевернуть песочные часы раньше времени. Ждать мне надоело.

— Пап! Я научился плавать! — сказал я, вышел из процедурной и, перед тем как вернуться к маме, заглянул к папиным соседям. Все они только что вылезли из моря и загорали.

Федя, наверно думая о Норде, неподвижным взглядом хмуро смотрел в небо. Милованов, накрыв лысину платком, дремал, а Торий решал шахматную задачу. Василий Васильевич отвёл меня в сторонку и сказал:

— Я сейчас сплавал на ваш дикий пляж и обо всём договорился.

— С кем? — Я ничего сначала не понял.

— С твоей мамой.

— И она разрешила?

— Всё в порядке. Если часов в пять утра я свистну вот так: «Фью-фью-фью, уфить-уфить-уфить», — сразу выходи. Понял? Свитер с собой возьми.

— Мой мы забыли в спешке, а папин стащили, — сказал я.

— М-да!.. Ничего. Мама даст тебе свою кофту. У неё есть кофта?

— Конечно. С начёсом… А откуда вы знаете, что… тот человек обязательно отправится этой ночью в горы? — спросил я.

— Узнал. После ряда умозаключений. Пока! До встречи.

Я залез на огромный камень, на котором загорали ребята, и сказал им, что операция «Лунная ночь» начнётся на рассвете.

— Только операцию нужно назвать не «Лунная ночь», а «Крымская ночь», — вдруг предложил Симка, и мы все согласились.

59

Мама, когда я вернулся, ни о чём меня не расспрашивала. Но изредка вздыхала, стараясь, чтобы я этого не заметил. Мне казалось, что вечер никогда не настанет.

— Да ты займись чем-нибудь. Не майся, — говорила мама.

Но я не мог ни читать, ни играть в слова, ни искать красивые ракушки и кусочки перламутра в куче серого морского песка, ни смотреть телевизор. И у Анфисы Николаевны было такое же настроение, как у меня. Она сначала читала, потом ходила от двери до калитки по садовой дорожке и без конца курила. Наверно, что-то вспоминала.

Я достал тёплые брюки и мамину кофту, сложил в мешочек приготовленные мамой бутерброды, решив не спорить насчёт них, а просто не брать — и всё. Что это за операция с бутербродами? Не хватало ещё белого воротничка! И чистого носового платка! И наконец пошёл спать, хотя было ещё рано. Но я ведь не выспался ночью и поэтому сразу заснул.

60

Разбудил меня Кыш, когда, рыча, выбирался из-под раскладушки. А его поднял на ноги свист Василия Васильевича: «Фью-фью-фью, уфить-уфить-уфить». Было ещё совсем темно, прохладно и тихо. Я в одну секунду оделся, бутерброды сунул под подушку и позвал Кыша. Он слегка дрожал, потому что спал первый раз в жизни раздетым, без шерсти.

— Не носись сломя голову но тропе и не лезь на скалы, — сказала мама, которая, оказывается, не спала.

— Ладно, — сказал я. — Говоришь, как будто я… детский сад. До свидания…

Василии Васильевич был в синем спортивном костюме и в белой кепке. На плече у него висела сумка с заграничными буквами.

— Доброе утро. А… он идёт впереди нас? — спросил я.

— Он давно уже на месте. Здравствуй! Сначала я зашёл за ребятами. Их отец Сергей Иванович познакомился с Василием Васильевичем. Они о чём-то поговорили, а мы с Севой постучали в окошко дома, где жила Вера. Но из окошка высунулась заспанная бабка и злым шёпотом велела нам быстро уматывать.

— Я вам покажу, как полуночничать! — пригрозила бабка, и нам пришлось уйти в горы без Веры.

Поднявшись высоко над Алупкой, мы свернули круто вправо. Я спросил Василия Васильевича: откуда он так хорошо знает тропы, но он ответил, что я слишком разговорчив, а в таком деле, как наше, это большой минус. После этого я помалкивал, хотя вопросов у меня накопилось уйма. Мы вышли к окружённым можжевельником валунам, под которыми я обнаружил пещеру.

— Ну вот… Кажется, пришли. Вели Кышу идти рядом и не лаять. Ребята, перебегайте от дерева к дереву, пока не дам сигнала. Меня не обгонять! Приготовить фотоаппарат! — велел Василий Васильевич.

Я выглянул из-за ствола сосны, тянувшей ветви к морю, и увидел Федю. Он, как слесарь по ремонту водосточных труб, сидел на маленькой скамеечке лицом к скале. Скамеечка висела на верёвках, спускавшихся с вершины скалы. Меня передёрнуло: так жутковато было смотреть на Федю. Он уже успел огромными буквами намалевать на ровной и плоской, обращённой к морю поверхности скалы:

Федя

и продолжал макать кисточку в привязанную к скамейке банку с краской.

А неподалёку от него, держась одной рукой за росшее в расщелине скалы деревце, писал свою фамилию тот самый пожилой человек в белой панаме, которому мы с мамой помогли однажды одолеть крутой подъём в гору. Как он забрался на скалу со своей одышкой и больным сердцем, было непонятно. Баночка с красной краской висела у него на груди. Он дописывал последнюю букву в названии своего города.

ГУДЕЦКИЙ М. И. НИЖНИЙ ТАГИЛ

— Вот видите, — шепнул я ребятам.

— А вон тётка, — сказал Сева. — Как бы не сорвалась!

И правда, левей Гудецкого М. И. из Нижнего Тагила толстая и высокая тётенька, стоя на узком карнизе, тоже выводила на скале свою фамилию:

СЕМЬЯ ГУНДОСОВЫХ. ТАМБОВ, 73 г .

Ей приходилось балансировать, чтобы не свалиться вниз с двухметровой высоты.

— Окликать надо осторожно. Вы займитесь этими двумя, а я пойду к Феде, — сказал я.

Василий Васильевич, взяв у Севы аппарат и прячась за стволами, перебежал поближе к Феде. Стоя под ним, он несколько раз щёлкнул вспышкой. Федя сначала не понял, в чём дело, и обернулся через плечо. От неожиданности кисточка выпала у него из рук. Кыш, увидев Федю — своего спасителя, завизжал от радости и бросился к скале. Пожилой человек и тётенька тоже заметили нас, но продолжали делать своё дело как ни в чём не бывало. Василий Васильевич дал знак, чтобы я подошёл поближе. Сам он стоял уже прямо под Федей, задрав вверх голову.

— Доброе утро, Ёшкин, — сказал спокойно Василий Васильевич.

— С добрым… утром, — помолчав, ответил Федя. Василий Васильевич начал его допрашивать:

— Ты крепко укрепил верёвки?

— Не первый раз в горах. Не сорвусь.

— И везде наскальной живописью занимаешься?

— А вы чего пришли? — начиная злиться и поняв, что за ним следили, спросил Федя.

— Во-первых, лови верёвку! — Василий Васильевич раскрутил над головой моток верёвки и по-ковбойски бросил конец прямо в руки Феде. — Ты, конечно, можешь подняться и уйти. Но для тебя это не лучший вариант. Поверь. Говорю это потому, что. успел тебя полюбить как доброго, честного и сильного парня. И не кипятись. Мораль я тебе читать не собираюсь. Сам поймёшь, каким жалким способом ты хочешь самоутвердиться, оставить, так сказать, в веках своё имя. Тебе приятно будет, если, увидев твои художества, люди сплюнут от возмущения и скажут: «Надо же было испоганить красавицу скалу!» Ответь только на один вопрос: ты хотел бы, чтобы тебя в эту минуту увидели друзья по работе, отец, мать, жена Нина, знакомые и незнакомые люди? Честно.