В ее словах было много горькой правды.
Ну, в самом деле! После всего того, что случилось со мной в глубоком и недавнем прошлом, мне пора бы смотреть на выверты своей планиды исключительно с иронической усмешкой. А вместо этого? Вместо этого я погружаюсь в бездны отчаяния, хотя вполне мог обойтись и без них. Гермиона права: мое поведение не слишком героическое в ситуации, когда героичность необходима как воздух.
— Так что держи хвост пистолетом, — улыбнулась сестрица.
Я пообещал, что теперь, когда у меня есть хвост, я буду держать его только в этом положении, и спросил, каковы наши дальнейшие шаги.
Гермиона ответила, что надо привести в чувство Слядена и начать поиски пропавших. Больше всего ее заботила судьба Тристана. Предоставленный сам себе, подрастающий монстр способен натворить немало дел.
— Постой, — вдруг сказала Гермиона, поднимая мою голову так, словно собиралась чмокнуть меня в мокрый нос. — Я придумала! Теперь у тебя есть нюх! Браул! Ты понимаешь, что это значит?
— У меня он и раньше был.
— Но он был человеческий, а сейчас — собачий! Ты можешь найти Леопольда и Тристана по запаху! Мы можем использовать твои новые способности во благо экспедиции!
Я вскочил на все четыре ноги. А ведь юная чародейка права! С того самого момента, как я потерял человеческий облик, в мой нос постоянно лезли запахи, на которые я раньше и внимания-то не обращал. Они были куда острее, их было больше, и каждый нес в себе определенный смысл. О! Теперь я понимаю, что значит быть собакой. Это когда запах, источаемый каким-либо объектом, может рассказать тебе больше, чем иная научная книга. Вот, например, сейчас: я мог с уверенностью перечислить, сколько птиц и зверушек окружает нас, копошась в зарослях, покрывающих развалины дворца. Мог даже сказать, сколько каждой из них лет и какими болезнями она страдает.
— Браул! — позвала Гермиона. — Ты спишь?
— Нет, — сказал я, виляя хвостом. Хотя он и принадлежал моей львиной половине, размахивал я им по-собачьи. То есть выражал радость, а не раздражение. — Подумать только, дорогуша! Какой прекрасный мир открывается, с моей точки зрения!
— Вот видишь! Я говорила, что все не так плохо.
— Помнишь, когда я был котом?
— О да… — Гермиона покраснела. Та история закончилась большим конфузом, о котором в ее доме вспоминают до сих пор. Но я вам расскажу эту историю позже — в ней имеются свои нюансы, а на них сейчас времени нет. — Ты… словом, моя матушка все еще подозревает, что ты это сделал нарочно.
— Я не о том! Тогда я не смог оценить все плюсы и минусы пребывания в животном облике, но сейчас мне ничто не мешает это сделать!
— Ну!
— И чего Леопольд сокрушался! Быть собакой — ну, на время, конечно, — настоящее удовольствие.
Гермиона погладила меня по загривку, и я еле подавил в себе желание поскакать на задних лапах.
В этот самый момент Сляден Исирод решил вернуться к нашему шалашу.
— Ненавижу, когда мои прогнозы сбываются, — проворчал он, поднимаясь на ноги.
— Какие прогнозы? — спросила Гермиона.
— Я знал, что Синдром опять подложит нам свинью. И вот, пожалуйста! — Коротышка указал на меня.
— Я собаколев, а не свинья.
— Сам вижу. Вы перепугали меня до полусмерти, граф.
— Но вы же закалены в общении с чудовищами. Что вам я? Что во мне страшного?
Чародей выпустил из себя лишний воздух.
— Хоть в этом нелегко признаться, но… я поэтому и бросил заниматься монстрами, что понял, что я… всего-навсего законченный трус!
Выдав нам такое откровение, коротышка зарделся.
Гермиона покачала головой:
— Ну и ну! Кто бы мог подумать!
— Не верится, — сказал я. — Такая легендарная личность, как вы… Неистовый Странник, не больше и не меньше… Как вы определили выше? «Трус»?
— Трус! Да, трус! Если хотите знать, я для того и занялся этим опасным делом — изучением жизни монстров, — чтобы избавиться от своих страхов. Клин клином вышибают, думал я и, оказывается, ошибался.
— Значит, ваш клин не вышибся?
— Нет. Я бросался с головой во все самые глубокие омуты, ползал по самым отвратительным пещерам и норам, где гнездятся твари, в сравнении с которыми шагготы — просто дети малые. Я делал много чего такого, что принято считать подвигами, но всякий раз приходил в ужас и покрывался ледяным потом. Вот-вот, думал я, страх пройдет. Я привыкну. Адаптируюсь и уж следующему чудовищу только рассмеюсь в слюнявую рожу.
— Но не рассмеялись? — спросила Гермиона с неизмеримой жалостью в голосе.
«Вот женщины!» — подумал я (в тысячный раз).
— Вы правы. Ничего подобного я не сделал. Каждый визит к очередному монстру, которого требовалось описать, измерить и все такое, я переживал, как последние минуты своей жизни. Было много случаев, когда я с дикими воплями бежал прочь и боялся даже оглянуться, а потом казнил себя и ел поедом за трусость. Хорошо, что путешествовал я один — никто не видел моего позора. Прошло много-много лет. Ничего не изменилось. Я по-прежнему боялся, и по-прежнему мои ноги превращались в клюквенный кисель при виде какого-нибудь особо зубастого экземпляра…
— Но постойте! — прервала Гермиона. — Почему же вы тогда поселились в таком месте, где встречаются не только людоеды, но и речные драконы? Вы же боитесь их! А они, между прочим, плавают прямо под вашими окнами!
— Я сделал это из чистого упрямства. Или из неосознанного стремления к самоуничтожению. Где-то в глубине души я, возможно, думал: «Ну и пусть меня сожрут драконы, поделом». А что мне терять? Хоть я по недоразумению и сделался легендой, какая мне от этого польза?
Сляден вытер пот со лба. Понимаю, облегчать душу после пятисот лет забвения нелегко. Тут даже просто забудешь, как с людьми разговаривать, не то что вести откровенные беседы с тонким психологическим подтекстом.
— А вы сами себя не боялись, когда болели Чудовищным Синдромом? — спросил я, почесываясь одной из своих задних ног.
— Еще как боялся. В моем доме только одно зеркало, и его я тщательно прятал, пока не вылечился. Нелегкое испытание для труса.
Чародей смотрел на нас, ожидая, что мы что-нибудь скажем. Я пытался придумать утешительные слова, когда Гермиона произнесла металлическим голосом:
— Надеюсь, все это не значит, что вы отказываетесь от участия в экспедиции?
Ну хоть стой, хоть падай. Только что она сочувственно ворковала, жалея коротышку, а сейчас будто зачитывает приговор.
— О нет! Конечно, не отказываюсь. Я понимаю всю ответственность, которая лежит… и все такое…
— Вот именно — «и все такое»! Вы должны идти вместе с нами через все тернии, невзирая ни на какие кисельные ноги, вам ясно? — Да.