– Двух патронов не хватает, – сообщает Анук, осмотрев обойму. – Но семь – на месте.
Два патрона, две пули – матери и ее любовнику, чтобы не повадно было петь в душе фальшивым голосом. Со времен Алжира, со времен песчаной бури, в которую он выпустил весь свой трясущийся от страха боезапас, lieutenant многому научился. Лаконичности в убийстве уж во всяком случае.
Анук поднимает пистолет обеими руками (выглядит она ничуть не хуже Джона Уэйна, последнего ковбоя и великого мачо) и прищуривает глаз в поисках цели.
Второй этаж «Monster Melodies», где мы сейчас сидим, почти пуст, если не считать парочки меломанов в наушниках в дальнем конце. Но до них всяко больше, чем заявленные Анук пятьдесят метров. Самая выгодная мишень – я. От этой мысли у меня начинает сосать под ложечкой, но даже если Анук наставит армейский MAS на меня, я не шелохнусь и не стану по-бабски дергать щекой: ненавижу, когда она во мне разочаровывается – Анук, моя девочка.
– Неприятные физиономии, – лишь на секунду задержавшись на мне, дуло MASa движется дальше. – О таких и кошка не заплачет.
Джин Келли и Дебби Рейнольде на старой афише, вот кого имела в виду Анук. Да еще Дональд О'Коннор. Все трое, взявшись под руки, синхронно повторяют одно и то же танцевальное движение. Все трое – в плащах и шляпах, Дебби Рейнольде посередине.
«Поющие под дождем», 1952 год.
– Bang! – смеясь говорит Анук, имитируя звук выстрела. – Bang! Bang!..
Кровавое пятно расплывается на прикрытой бумажным плащом груди Джина Келли. Кровавое пятно расплывается на груди Дональда О'Коннора. Меньше всех повезло Дебби: шляпа слетела с ее головы, по лицу струится кровь. Я вижу это так же отчетливо, как вижу саму Анук. Никто из троих не фальшивил, петь под дождем совсем не то, что петь в душе; красавец, красотка и душка-их-приятель совсем не то, что чинуша из департамента общественного транспорта, зачем Анук сделала это? Красавец, красотка и душка-их-приятель, физиономии у них не неприятные, совсем наоборот, Анук явно погорячилась.
– Bang! – Анук все еще не может остановиться. – Bang! Bang! Bang! Bang!..
Теперь шляпа слетела и с Джина Келли, теперь шляпа слетела и с Дональда О'Коннора, вместо лиц – кровавое месиво.
– Давай, – говорит Анук. – Теперь ты. Давай,
Хорошо, что афиш с Фредом Астером и Джинджер Роджерс временно нет в продаже. Но я бы не смог выстрелить и в чинушу из департамента общественного транспорта, и в лягушку тоже, я бы не смог выстрелить ни в кого.
– Давай! – Анук нетерпелива,
BangBangBangBangBangBangBang!.. Анук произнесла это ровно семь раз. Ровно столько патронов оставалось в обойме.
– Боюсь, ты извела все пули, – я предельно осторожен.
– Я уже говорила тебе – ничего не нужно бояться.
Ловким движением Анук выбивает обойму из рукояти пистолета, как будто всю жизнь только этим и занималась. Патронов по-прежнему семь, мне не отвертеться.
– Ну?!
– Я… Я не знаю, Анук…
– Даже попробовать не хочешь? Это же просто. Вот, смотри.
Только не она. Одри Хепберн из «Забавной мордашки», Одри Хепберн в роли продавщицы книг Джо, «Как быть восхитительной» назывался танцевальный номер, перенесенный на афишу, Анук целится именно в него. Только не Одри Хепберн, только не она.
– Не нужно… Пожалуйста, Анук.
– И давно ты сохнешь по продавщицам книг? – непонятно, кого имеет в виду Анук: Линн или Одри Джо.
– Нет.
Я не должен был говорить «нет». «Да» – тоже не вариант. Оба эти слова предполагают наличие у меня каких-либо отношений с продавщицами книг; возможно, они и имеются, но уж никак не подпадают под определение «сохнуть». «Я не хочу, чтобы ты палила почем зря в несчастные афиши» – так было бы вернее.
– Линн, твоя девушка… Она ведь продает книги?
Одри – Джо больше не мишень, и слава богу. Анук оставила эксперименты со стрельбой и теперь сосредоточенно почесывает дулом переносицу.
– Линн работает в букинистическом. Мы там и познакомились.
– А ты что делал в букинистическом? Не ты ли сама привела меня туда, Анук?..
– Что делал? Искал одну книгу.
– Бедный мой братец. Все, что ты ищешь, обычно находят другие. Не расстраивайся, такое случается с большинством людей.
– Но ведь лягушку-то я нашел? – ненавижу, когда Анук разочаровывается во мне.
– Да. Лягушку ты нашел.
– И что делать теперь? – спрашиваю я, втайне надеясь, что Анук сообщит мне что-нибудь новенькое об «Ars Moriendi».
– Теперь? Ищи птицу, Гай. Стоит только найти птицу, и все сразу встанет на свои места.
Она издевается надо мной, определенно. Но ни ярости, ни злости я не испытываю. Я готов вечно сидеть с Анук на полу второго этажа «Monster Melodies», я готов слушать о чем угодно – о лягушках и птицах и о том, что без низа не существует верха, и о том, какой я трус. Трус из трусов, никчемный братец, вяло вступившийся лишь за Одри – Джо Стоктон с афиши «Забавной мордашки». Она была продавщицей книг, как Линн; стала манекенщицей, как я, профессиональная солидарность налицо. Анук бросает пистолет мне в колени, уж она-то наверняка знает «Как быть восхитительной». Мои воспоминания о «Забавной мордашке», еще не вытесненные до конца отвратной физиономией «Dillinger E'Morto», включают в себя: «Он любит – и она любит», «Поцелуй меня и помиримся», Анук умерла бы со смеху, если бы я ляпнул что-нибудь в этом роде.
– Держи свой пистолет, Гай.
– Зачем он мне? Оставь его у себя.
– Я никогда ни у кого не беру вещей, Гай. Мои вещи – это мои вещи. А чужие – это чужие.
Билеты с оторванными корешками, уйма монет без гражданства, нож, «Ключ к герметической философии» – вот и все содержимое рюкзака Анук, армейский MAS (калибр 9 мм) отлично бы в него вписался.
– Пистолет не мой, Анук.
– Неважно, кому он принадлежал раньше. Важно, у кого он находится сейчас. И еще…
– Что?
– У меня есть еще кое-что для тебя, Гай.
– Кое-что для меня?
– Подарок.
«Это прекрасно», пропел бы Фред Астер, оставивший Джинджер Роджерс ради «Забавной мордашки». «Это прекрасно, поцелуй меня и помиримся», пропел бы Фред Астер под окнами Одри, на пустынной улице, танцуя с собственным зонтиком.
Петь я не умею. Танцевать, впрочем, тоже.
Подарок? Для меня, Анук? Нет, правда?..
Анук слегка приоткрывает губы: на кончик языка надето кольцо, только Анук умеет проделывать такие штуки с языком. Мне хочется так же высунуть язык – в конце концов, мы ведь близнецы, узколицее, узкоглазое сиамское отражение друг друга. Если бы только Анук мне позволила – хоть на секунду, на долю секунды – коснуться языком ее языка… Напрасные мечтания, мне никогда не узнать, какие тайны хранит ее язык, Анук и сама тайна за семью печатями. Анук никогда не дарила мне не то что кольца – вшивой пуговицы от юбки, и вот, пожалуйста, кольцо. А дарить кольцо – это что-нибудь да значит. Если бы только Анук мне позволила – коснуться языком ее языка…