Наконец сирена наелся до блаженной медлительности движений, удобно уселся в кресле и прикрыл глаза.
— Я готов повторить то, что уже говорил в замке, вернувшись туда. Я покинул место обучения всего лишь потому, что хотел знать, как живут люди. Мне казалось важным посмотреть на тех оримэо, которые не принадлежат Сиирэл, не служат и не владеют даром. — Он пожал плечами и скривился от боли в свежей ране. — Я всегда жил в замке, с рождения, наверное. Если в иных местах все так же, в служении нет смысла. Но мне сказали: не мое дело — думать. Мое предназначение состоит в том, чтобы исполнять волю хозяина, которого назначит храм. Мне представляется, что без понимания мира я буду дурно исполнять повеления… Опять же, я не желаю что-либо делать, не понимая смысла и цели задания.
— Что же ты решил, побывав на берегу?
— Прежде всего я убедился в том, что мой голос очень опасен. И еще я пришел к выводу, что не готов служить любому хозяину. — Юноша упрямо глянул на араави. — Я вернулся и попросил у жрецов право на выбор хозяина, годного для меня. И тогда меня стали воспитывать.
— Судя по всему, без особой пользы, — отметил араави. — У тебя есть вопросы или просьбы?
— Почему вы, жрецы запада, купили именно меня?
— Мои люди искали ребенка, рожденного в третий месяц от завершения сезона дождей, в определенный год. Его мамой была сирена, у него на плече знак принадлежности храму и символ острова Поути, откуда прислали его отца. Еще мои люди имели при себе оттиск ладони женщины, родившей ребенка. Он ставился на запись о рождении, все совпало.
— И что, по такому случаю я должен возрадоваться и принять нового хозяина? — с некоторым ехидством уточнил сирена и опустил веки, откинувшись на спинку кресла. — Пока что я признаю одно: уплаченная за меня цена высока. Мне известно, сколько в точности серебра храм воздает за детей, забирая их из семей. Вы переплатили. Хочу заметить, что годным хоть к чему-то, кроме поедания пищи, я стану нескоро, а верну ли должную силу голоса, пока вовсе неизвестно. Ребра разбиты, горло пострадало, голос сел. Рука, сами видите, сломана.
— Хозяина для тебя пока нет, — отозвался араави. — Но имеется важное дело, и мне для этого дела требуешься именно ты. Полагаю, несносный мальчишка, я не стану слушать твое мнение о готовности исполнять или не исполнять то, за что я уплатил полновесным серебром. Вот твоя работа: я устал до последней крайности от постоянных попыток твоей полубезумной мамы добраться до сока ош. И от ее продолжительной болезни, выраженной в навязчивом желании перерезать мне, якобы прячущему вожделенное, мое тощее ненавистное горло. Изволь присматривать за негодной хранительницей. И только попробуй не справиться.
Сирена широко открыл глаза и молча слушал араави. По его взгляду, шало прыгающему по лицам, по напряжению, вынуждающему дрожать левое веко, араави понял: юноша использует вторую часть дара. Настоящие сирены — лучшие из них, осознанно впитавшие и принявшие полноту капли дара, — не только внушают, но и безошибочно улавливают ложь. Выцеживают тончайшие намеки на неискренность в оттенках голоса, мимике, дыхании, пульсе, даже в молчании…
— Она себе самой противна, когда натворит невесть что, — признал араави, с растущим интересом рассматривая юношу. — Плачет, просит прощения. А потом снова утрачивает всякое понимание пользы и вреда, добра и зла, себя и мира. За год она четыре раза добиралась до моей комнаты. Сколько раз ее ловили стражи в коридорах, не ведаю.
— Моя мама? — Голос сирены приметно дрогнул.
— Судя по приметам поиска — твоя.
— Не понимаю… Что следует делать?
— Ты дурно слушал. Но изволь, я повторю медленно и подробно. Следить за ней. Убеждать, в том числе голосом. Я полагаю, ты — единственное существо на всем нашем Древе, действительно важное для Лооты.
— Вы ее хозяин? — едва заметно поморщившись, предположил сирена.
— Я, скажем так, в равном с тобой положении, — вздохнул Граат, морщась и нехотя позволяя себе глубокий зевок. — Мне передали сирену покойного перламутрового араави, не спрашивая согласия. В довесок к жезлу. Меня забыли спросить, хочу ли я стать ее хозяином.
— То есть вы хотите сказать, что вы и есть…
Юноша запнулся и удивленно нахмурился. Араави проследил за его взглядом. Не обнаружил на собственном одеянии белой окантовки, пусть даже самой узкой. Потер костяшками пальцев лоб. Обернулся к аоори. Тот безмятежно улыбнулся и развел руками, даже не пытаясь выглядеть виновато:
— Вы, энэи, когда по трое суток не отдыхаете, потом делаетесь непробудимы.
— Уж так прямо…
— О наш трудолюбивый и неусыпный владыка, — с отчетливым ехидством покаялся аоори, гулко стукнув себя в грудь и поклонившись. — Признаю, я подобрал кое-какие травки, продлевая время отдыха. Вас отстирали после горного похода, если позволите так сказать. Грязи было много, поверьте. Лекарь делал вам массаж, далее он же разминал стопы. Потом пришла девочка и стала спрашивать, что такое древняя кровь.
— Девочку зачем приплел? — насторожился араави.
— Так за все уж сразу решил повиниться, — с трудом пряча улыбку, вздохнул страж. — У меня волосы острижены коротко, Лоота спала, прочие воины тоже не сгодились. Отказать божественной было невозможно, мы все чтим Сиирэл. И мы с благоговением… не вмешивались. Она плела косички. Пробовала по-всякому, чтобы покрасивше выходило, поровнее, вы же ей подарили коня. А потом Лоота вошла — и вот…
Араави судорожно ощупал голову. Охнул, торопливо ободрал несколько ленточек, разворошил волосы. Сокрушенно глянул на сирену, согнувшегося в кресле. Смеяться над владыкой тот не мог, вдобавок смятые ребра нещадно болели… Но не смеяться тоже не получалось. Справился с собой юноша на редкость быстро. Поклонился, даже попробовал встать, но был остановлен жестом Эраи.
— Значит, теперь я принадлежу западным островам, никакой ошибки нет и решение принято, хотя мы пока что на срединном Тооди, — сделал вывод сирена. — Неожиданно… О вас говорили в крепости сирен востока много дурного, о владыка Граат. Так много, что я заинтересовался.
— Хотя бы не обзывали меня сушеной акулой? — живо уточнил араави.
— Нет, — удивился сирена. — Звали просто акулой. Зубастой. А что?
— Пустяки. Как мне тебя звать?
— Не знаю. Тех, кто не допущен до взрослого служения, в нашей крепости именовали по году приема и комнате проживания. Меня приняли в год Волны, я должен был отзываться, когда кричали «девятая Волна».
— Пять лет назад началось твое обучение… чем же ты занимался первые десять лет жизни? — удивился араави.
— Жил там же, при храме, учился воинскому делу, — отозвался сирена. — Ведь жрецы еще не знали наверняка, есть ли у меня в голосе мед и яд, годны ли они по силе.
— Ясно. Иди вниз. Твоя мама наверняка уже закончила мерзнуть в воде и теперь готова знакомиться с сыном, вполне надежно осознавая себя.