— Милая собачка… А у меня для тебя сюрприз! — Она полезла в рюкзак, достала пакетик с порезанной колбасой, стянула полиэтилен: — На, попробуй!
В угощении странно перемешивались запахи травы, бумаги, дымка, мяса и каких-то пряностей. Волк знал, что даже самая больная крыса вкуснее самой лучшей колбасы — но обижать девочку не стал, угощение прожевал и проглотил, мимолетом удивившись тому, что отдельные кусочки и вправду вкусны, ничуть не хуже заловленной у помойки вороны.
— Моя хорошая, — потрепала волка за шерсть малышка, — добрая собачка, милая собачка. Я тебя после школы мороженым угощу. Хочешь?
По уму, в ответ на это предложение Вывею полагалось радостно завилять хвостом — но не получилось. Этого волк не умел.
— Вижу, что хочешь, — тем не менее догадалась кареглазка. — Но только потом. Я в школу опаздываю.
Высоко вскинув голову, Вывей проводил ее до ворот школы, там отвернул и потрусил к девятиэтажкам, далеко окрест воняющим тухлятиной и гнилью. А где тухлятина — там крысы. Жирная и вкусная еда, почти не умеющая уходить от погони или прятаться от умелого охотника. Хорошенько подкрепившись, через несколько часов Вывей вернулся за десертом и еще издалека услышал знакомый голос, с надрывом оправдывавшийся:
— А зачем ты списывал?! Откуда я знала, что там неправильно?!
Волк сорвался на бег, прыжком перемахнул школьную ограду, промчался через стадион и увидел впереди, на углу школы, трех ребят, обступивших его кареглазку:
— Я из-за тебя пару получил! Теперь ты должна ее исправить.
— Как я ее тебе исправлю? Она же в журнале!
— А мне плевать, как ты это сделаешь! Из-за те…
Не сбавляя бега, Вывей с ходу врезался говоруну мордой в живот — благо по высоте он получился аккурат на нужной высоте, — развернулся, прыгнул на второго, опрокинув на дорожку, лязгнул клыками перед самой физиономией, не поранив, но хорошо обслюнявив нос и губы, зарычал на последнего храбреца, показав ему полный набор крепких и длинных зубов, способных перекусить любую кость. И судя по появившемуся запаху — этого намека вполне хватало. Вывей обошел девочку, по-кошачьи притерся к ней боком, скользнул под рукой и еще раз многозначительно оскалился на мальчишек, что даже не пытались подняться на ноги.
— А если еще хоть раз попробуешь у меня списать, — закончила свою мысль кареглазка, — будешь работать колбасой в кормушке. Жужа, пойдем!
«Жужа?!» — опешил от подобного прозвища волк, но… Но сказать, хоть слово в ответ был, увы, не в силах. Пришлось стерпеть. Напоследок он еще раз рыкнул на хулиганистую мелюзгу и побежал за девчонкой. На сегодня он был совершенно свободен.
Однако уже на рассвете волк обошел дорожки и газоны перед домом, внимательно изучая следы. Терпким потом с горчинкой пахло практически везде. Двуногий облазил буквально каждый клочок земли, заглянул в подвальные окна, прополз под зарослями кустов, порыскал под всеми машинами. То ли его так решительно заставили собирать отраву, то ли искал, где прячется Вывей. А может — еще надеялся, что волк стал одной из жертв, и его достаточно просто найти.
Ничего, скоро он все узнает…
Убедившись, что люди не оставили новых ловушек, волк залег в тени лакированной «Ауди», положил голову на лапы и закрыл глаза. Дом же тем временем просыпался и оживал. То в одном, то в другом окне звенели, пищали, грохотали и распевали классические мелодии будильники, забормотали разноголосицей каналов, глуша друг друга, телевизоры, взвыли нервной музыкой радиоприемники. Захлопала дверь, выпуская то цокающих высокими каблуками и воняющих фруктовой сладостью девушек, то шуршащих кроссовками, едко пахнущих спиртом и потом любителей утреннего бега, то лощеных перегарных интеллигентов, спешащих на работу с вытертыми портфелями, то еле волочащих ноги работяг, бритых под бессмертный «Шипр» и насмерть замотанных компьютерными игрушками. В общем потоке проскочил мимо пришаркивающий охотник, забрался в свой «УАЗ» и сорвался с места, почти не прогрев мотора.
Затем еще долго возвращались с пробежек юные леди и престарелые отцы семейств, выветрив в спортивном азарте остатки дезодорантов и вернув подмышечный запах своей породы.
Снова хлопнула дверь, застучали каблуки, шаркнули детские ботинки, по воздуху пронеслась знакомая горчинка — Вывей сорвался с места, мелькнул между покрытыми росою машинами, пробил головой кусты, сбил малышку с ног, зарычал в лицо, рванул зубами ворот и отпрыгнул, разворачиваясь к ее матери. Та завизжала с такой силой, что он едва не оглох, кинулась вперед, заслонила плачущую девчонку. Волк тоже перебежал и встал на дорожке, загораживая им путь. Зарычал, медленно наступая. Двуногие попятились к двери, женщина трясущимися руками нащупала ключи. Замок призывно пискнул, и они мигом запрыгнули в сумерки подъезда.
Вывей опустил шерсть на загривке, подступил ближе. Изнутри доносились голоса. Плачущие — женские. Суровый — мужской. Снова запищал замок. Волк скакнул в сторону и затаился за цветником.
— Где собака? — удивился кто-то, пахнущий, словно шпала, густым крепким дегтем. И табаком. — Нет тут никого…
Мужчина прошел. Вывей поднялся, подбежал к двери и молча оскалился перед выглянувшими наружу женщинами. Створка моментально захлопнулась — он отбежал к проезду и снова залег за машинами. Заметят его жертвы еще раз или нет — теперь значения не имело. Им все равно нужно идти домой и переодеваться. А вот случайно попасться на глаза другим жильцам, что отправляются на работу — не хотелось. Вдруг женщины охотника захотят вызвать полицию или санэпидстанцию? Лишние свидетели в этом деле вовсе ни к чему. Если волка видят всего три человека во всем доме — после двух-трех вызовов эту троицу будут сразу посылать в «дурку», а не отправлять в помощь наряд.
Что интересно, термин «дурка» уже не вызвал у волка никакого отчуждения или удивления. Ну, знает он про такое человеческое учреждение — и знает. Чего в этом такого? Он вообще очень умный и многоопытный зверь.
Вывей как в воду глядел: очень скоро по проезду медленно прокатилась серая машина с синей раскраской, остановилась у парадной. Дожидаться продолжения волк не стал — скользнул вдоль кустарника и убежал в сторону далекой школы.
Врагу он напомнил о себе только вечером: ведь двуногий должен знать и помнить, с кем имеет дело. И не забывать, кто и за что продолжает войну. Поэтому Вывей дождался возвращения «УАЗика», запрыгнул на капот, на миг замер, глядя глаза в глаза, потом скакнул дальше на крышу, пробежал по ней, спрыгнул и тут же юркнул между припаркованными машинами, дабы надежно исчезнуть с глаз.
Новый день привел в квартал между проспектами, на угол от парка, бригаду живодеров. Слегка припахивающие портвейном и постоянно шмыгающие носами мужики ездили от проулка к проулку, раскидывали мясо и колбасу, ловили сачками выскочивших на дармовое угощение собак и закидывали их в фургон, в одну клетку вместе с дурными кошками, что тоже имели наивность полюбопытствовать — чем угощают зверюшек заезжие доброжелатели. Волк совершенно не представлял, как можно было попасться таким глупым ловцам. Ведь от фургона за несколько домов разило кровью, страхом, мочой и мокрой шерстью. Он пах гнилыми останками, он пах падалью и вел себя как падальщик, из его нутра далеко разносился жалобный скулеж и визги боли. Фургон был настолько ярким воплощением ужаса и смерти, что Вывей, не отходя от школы, мог точно сказать по этим шумам и запахам, в каком именно уголке квартала сейчас остановилась проклятая машина. И разумеется, предпочитал держаться от нее подальше — валяясь в траве, дрыгая лапами и позволяя чесать свое упитанное брюхо кареглазой повелительнице пломбиров.