Справить нужду в дебрях постмодернистского романа представляется мне делом малопочтенным, слишком много соглядатаев, слишком велико искушение превратить очко в исповедальню. История, рассказанная Пи в прошлом году, – о скромняге-тренере по прыжкам на батуте, ему не удавалось отлить на протяжении четырех часов, после чего он набрел на кафе: кафе закрывалось, и в сортир его не пустили. Бедный тренер так отметелил хозяина, что тому вызвали неотложку, но еще до этого парень успел помочиться на потерявшего сознание владельца. Такое могло произойти только поздней неприкаянной осенью и только с тренером по прыжкам на батуте, представить в этой ситуации тренера по синхронному плаванью невозможно. Байка Пи выглядит менее впечатляющей, чем случай с несчастным Брэндоном, но, в сущности, они имеют одинаковые корни и мораль у них одна: никогда нельзя доводить человека до крайности.
В сумочке Бетти Лу лежал пистолет.
И она была подружкой гангстера, а никакой не любовницей Арафата, и все, что ей было нужно, – немного тепла. Всем нам нужно немного тепла, даже Сонни-бою.
Я здесь не один.
Это открытие не пугает меня: в конце концов, кабинок-то две, сюда может зайти кто угодно из посетителей, или бармен, или…
Заглядывает ли сюда Марго?
Никакого упоминания о ней на исписанных стенах я не нашел, что удивительно: Марго, несомненно, главная достопримечательность «Че…лентано», вряд ли я был единственным, кто отирался на кухне и кого она околпачила в течение жалких пятнадцати минут. Или кого она озадачила, осчастливила, обвела вокруг пальца, обделила любовью или, наоборот, – не обделила. Сравнения, подходящие Марго:
«девушка на миллион долларов»,
или
«неопознанный летающий объект»,
или… или…
«бог».
Учитывая способности Марго, ей легко прикинуться дельфином, черномазой или мертвой, а хорошенькой ей и прикидываться не надо; я здесь не один. Человек, который трется рядом со мной с сигаретой в руке, – кто-то из обслуги заведения. Защитный комбинезон с портупеей и дурацкая черная маска, скрывающая лицо. Не факт, что бармен, бармен заговорил бы со мной, этот – не заговаривает. Когда он появился? В то самое время, когда я изучал надписи на стенах? Я почти уверен, что минуту назад, полминуты никого здесь не было. Он курит не сигарету, самокрутку, – возможно, с травой, хотя явного запаха анаши я не чувствую, есть какой-то другой запах. Классифицировать его не удается.
Охранник, я вспомнил. Это охранник, он сидел на стуле у входа в «Че…лентано», никого другого в униформе, кроме бармена и охранника, я не видел. Я улыбаюсь ему, вполне по-дружески. Парню с лицом, зашторенным черным, лучше улыбаться по-дружески.
– Здесь у вас можно застрять надолго. В том смысле, что надписи… э-э… – Не слишком ли я заискиваю перед каким-то мурлом?
Охранник молчит.
Так же молча он гасит самокрутку о ладонь, зрелище не для слабонервных, я и выдохнуть не успеваю, как он делает это. И кладет окурок в нагрудный карман. После столь радикального эксперимента с собственной кожей должны остаться следы: ожог, волдырь или хотя бы легкое покраснение. Ничего подобного не происходит, насколько я могу судить. Здесь достаточно света, и мне хорошо видна его ладонь, жесткая, бледная, что-то с ней не так. Что именно «не так»?
Вмажь джанк и узнаешь.
Сожри шрумс и узнаешь.
Нюхни кокс и узнаешь.
Глотни меф и узнаешь.
Жесткая, бледная, как будто вырезанная из плотного картона, ни единой линии: силуэт ладони, а не сама ладонь. Вот что не так. Не плоть – пред-плоть или послеплоть, пока я раздумываю об этом, парень открывает кран и подставляет руки под струю воды: заученный, доведенный до меланхоличного автоматизма жест хирурга. Что-то подсказывает мне: вторая ладонь – такая же, как и первая, ни единой линии.
Его руки не выглядели грязными, бледными – да, но не грязными.
Тогда почему вода, которая стекает сейчас в воронку, – темно-серого цвета? И это только начало. На смену темно-серому приходит черный, затем появляются мелкие комья земли; травинки, соломинки, крошечные, смахивающие на червей, корешки, затем…
Это уже не корешки.
Это и есть черви.
Зрелище настолько отвратительно, что я едва справляюсь с подступившей к горлу тошнотой. Чего еще ожидать после червей, после десятков, может быть, сотен червей? Даже сильно бьющая струя не в состоянии уничтожить, утянуть в сток их всех.
Происходящее, похоже, не слишком волнует парня, он не смотрит вниз, он смотрит прямо перед собой, в зеркале над раковиной (и какой только идиот решил, что место зеркал – над раковиной?) отражается черная маска с прорезями для глаз и рта. Пасамантанья, кажется, так назвал ее бармен, я запомнил, надо же!.. По сравнению с маской и черви не кажутся мне такими уж страшными, это просто черви, безусловно черви, черви – без всяких сомнений, ничего инфернального, ничего сверхъестественного, если не брать во внимание их появление. А маска…
За маской может скрываться кто угодно, вот только кто?
Вмажь джанк и узнаешь.
Сожри шрумс и узнаешь.
Нюхни кокс и узнаешь.
Глотни меф и узнаешь.
Мне не хватает воздуха, единственное, чего я хочу, – выбраться отсюда. Дверь на месте, я вижу ее отражение в зеркале, до нее десять шагов, не больше, но я и шагу не могу ступить, ноги кажутся приросшими к полу. Закрыть глаза тоже не получается, и потому я смотрю и смотрю на черную маску, на черную воду, на сток, забитый червями. «Это не может продолжаться вечно, – мысль, которая поддерживает меня, – это когда-нибудь да кончится», – но пока приходится созерцать кошмар в первом ряду, почти на авансцене. «Созерцать» – самое подходящее слово, хотя я вечно путаю созерцательность с детальным изучением собственного члена после бурно проведенной ночи. Сейчас не тот случай, явно не тот. Все заканчивается, когда вода из черной превращается в бледно-розовую, а потом – в красную.
Я бы сказал, что это кровь, за последние сутки я изучил ее во всех оттенках, во всех проявлениях.
Ее так много, как если бы зарезали быка или нескольких быков, но откуда мне знать, что бывает с бычьей кровью, когда быкам перерезают горло, и способна ли она вытекать с такой готовностью, с таким напором?
Ничего, кровь тоже когда-нибудь да кончится.
Я бы ушел, но ноги приросли к полу, я бы закрыл глаза, но что-то удерживает веки от спасительного падения, я бы вытащил из-за пазухи пистолет, но… Имеет ли смысл стрелять, когда сталкиваешься с подобными вещами? Нет никаких гарантий, что пули достигнут цели, а не утонут в крови, не утонут в проруби глазниц, не утонут в ткани защитного цвета – чтобы потом всплыть: разбухшими, посиневшими, изъеденными моллюсками, изменившимися до неузнаваемости.