– Она – антиквар. Специализируется на… – Несколько коротких реплик в сторону шведской карги и такое же короткое уточнение: – На… артефактах… или что-то вроде… Из Латинской Америки. Артефакт – есть такое слово или нет?.. Та фигня, которую ты держал в руках, кажется ей очень ценной. Очень дорогая вещь и очень редкая. Очень, очень дорогая… Она может провести экспертизу в Стокгольме. Если ты захочешь. Она могла бы купить эту вещь, тебе нужно просто указать сумму.
– Ясно. Поблагодари старушку за меня.
– И все?
– Все.
Но это не все, далеко не все. Шведка никак не может успокоиться, мне с трудом удается вызволить саламандру из ее сразу ставших цепкими и хищными пальцев. Осознание того, что я являюсь владельцем ценной вещи («артефакта», как перевела соплячка), нисколько меня не греет. Единственное мое желание: как можно быстрее избавиться и от старой липучки, и от малолетней дряни, худших соседей придумать невозможно.
Шведка протягивает мне визитку.
– Call me, please [53] !..
* * *
…Визитка – не ключ.
Всего лишь – крошечный фрагмент, очередное звено в цепи, часть единого целого. После того как экзальтированная скандинавская мадам отдала мне кусочек картона (никаких излишеств, белый фон, черные буквы, ничем не примечательный шрифт), я сунул ее в бумажник Макса Ларина. В нем нет и не было ничего, кроме денег, – так мне казалось.
А о существовании потайного кармана я даже не подозревал. Я наткнулся на него случайно, а мог бы не наткнуться вовсе – если бы не шведская визитка. Ее нужно было куда-то сунуть, вот и нашелся потайной карман. Информации в кармане не больше, чем в ларинском мобильнике, но там обнаруживаются спички.
Стандартная плоская упаковка в десяток штук: такие спички обычно лежат в прозрачных емкостях на барных стойках или рядом со свечами на ресторанных столиках; обязательно – с названием заведения, его логотипом и его телефонами.
Миниатюрный синий лыжник, его шарф (почти такой же длины, как и сами лыжи) полощется на невидимом ветру. С готическим и не совсем понятным мне немецким названием я связываться не хочу, но имеется и его английский, гораздо более вменяемый вариант:
«Paradise valley».
«Райская долина».
Долго напрягать память не приходится. О «Райской долине» я слыхал от Билли. «Райская долина» – курорт в австрийских Альпах, где погиб Илья Макаров, приятель Август, приятель Жан-Луи. Он тоже знал Тинатин и тоже был отчаянно влюблен в нее. Как и я. Сведений об отношениях Тинатин и Макса Ларина у меня нет, но есть спички в его бумажнике -
«Paradise valley».
Означает ли это, что Макс (роль которого я сейчас, вероятно, исполняю) бывал там? И если бывал – то когда? Не в то ли самое время, когда погиб Илья Макаров?
Единой картины не выстраивается, никакой ясности нет. То, что я знаю на сегодняшний момент: все те, чья судьба так или иначе пересеклась с судьбой девушки по имени Тинатин, – мертвы. Да и плевать, ничего это не изменит.
Еще идя по длинному коридору в стокгольмском аэропорту, я вспоминаю и другое. То, что выудил в папке «Last temptation»: Илья Макаров приезжал в Стокгольм и отснял здесь целую серию фотографий. Немощная пейзажная лирика, но было и кое-что поинтереснее. Труп, вот что. Труп распластан на асфальте, под головой – темная лужа крови. И еще фотография какой-то лавки, точно такую же я видел на камине у Жан-Луи.
– …Эй! Погоди!..
Соплячка. А я уж подумал было, что избавился от нее навсегда.
– Ты русский? – Соплячка останавливается в шаге от меня.
– Папуас.
– Да ладно тебе… Первый раз здесь?
– Тебе-то какое дело?
– Просто интересуюсь. Меня Катя зовут.
– Поздравляю.
Ей и правда не больше пятнадцати, самый настоящий! уродец, лягушонок с моднючей прической: множество африканских косичек, дрэдов, отчего голова продвинутого! лягушонка имеет немалое сходство с осиным гнездом. Или с термитником. Все остальное укладывается в кислотный типаж, широко пропагандируемый «Полным дзэном»: футболка швами наружу, курточка из искусственного меха (рукава и воротник оторочены перьями ярко-зеленого цвета), расклешенные, украшенные стразами джинсы и голый живот.
На рюкзаке малолетки болтается плюшевая Масяня.
– Ты здесь один? – Малолетка снова проводит языком по губам, самолетные игры продолжаются.
– В каком смысле?
– Тебя встречает кто-нить? Меня вот уже год никто не встречает.
– Ты живешь здесь? – я невольно втягиваюсь в бессмысленный и совершенно ненужный мне разговор.
– Ну типа. Пожираю наслаждения… У меня папаша швед. А мамахен – русская. Мудаки оба. Хочешь перепихнуться?
И Лоре, и Билли до соплячки далеко.
Им далеко до глаз соплячки, абсолютно круглых, абсолютно бесстыдных, слепленных из какого-то уж совсем экзотического материала – подобно пуговицам на платьях из зимней коллекции Ж.-П. Готье. Им далеко до рта соплячки – энергичного лягушачьего рта, увешанного гроздьями подросткового герпеса. Им далеко до соплячкиных веснушек, не говоря уже о дрэдах. До ручек-спичек и ножек-палочек. До плюшевой Масяни им тоже не дотянуться. Но соплячка – логическое продолжение и Лоры, и Билли, если она и не читала «Лолиту», то киношку с одноименным названием видела наверняка. В очередной раз я жалею, что оказался именно в том месте, в котором должен был оказаться местечковый порнограф Пи.
– Так ты хочешь перепихнуться?
– Чего?
– Ну… Трахнуться. Заняться любовью.
– С кем?
– Не с ней же, – соплячка трясет плюшевой куклой. – Со мной.
– Хочу… Врезать тебе по морде. Вали-ка ты отсюда… пожирательница наслаждений. Может, тебе денег дать?
– Зачем?
– Купишь себе стакан молока. Охладишься.
Соплячка еще плотнее придвигается ко мне:
– Могу отсосать, – доверительно шепчет она, кладя руку на лямку моего рюкзака. – Бесплатно.
Несколько секунд я размышляю, как бы половчее двинуть соплячке, куда бы двинуть: мягкий подростковый череп подошел бы, лягушачий рот подошел бы, но тогда на костяшках пальцев могут остаться осколки ее зубов.
– Без глупостей, – лыбится соплячка. – Знаю, что ты задумал, но лучше тебе обойтись без глупостей.
– А то?..
– А то первый же коп тебя повяжет. Я скажу, что ты приставал ко мне. Хотел изнасиловать. А я – несовершеннолетняя. Нужны тебе эти проблемы?