В последнем флаконе осталось совсем немного. Если смешать «большой» и «любить», получится первая свадебная чаша. Мастер рассказывал: на свадебных пирах связных историй не бывает, а бывает много маленьких пожеланий, и каждый гость составляет свое…
По дороге застучали копыта. Шмель, спохватившись, подобрал вещи, огляделся; топот приближался снизу, и лошадей там было больше, чем одна.
Шмель на всякий случай отошел в кусты. Кто бы ни ехал по дороге – вступать с ним в разговоры он не собирался; в густых зарослях кое-где висели на ветках белесые плоды. Это ягода Лунь, несъедобная, но и не ядовитая, хорошая для дела: вытяжка из нее придает высказыванию оттенок «сомневаюсь»…
Мимо проехали, не заметив Шмеля, торговец Сходня и с ним погонщик, ведущий в поводу лошадь, груженную вьюками.
* * *
Стократ услышал позади торговца со спутником, но не стал пропускать их, а чуть прибавил ходу. Добрался до крутого поворота, остановился, выжидая; сквозь ветки кустов можно было разглядеть часть дороги внизу, и вот на этой дороге показались Сходня со слугой и товарами. Купец ехал, высоко задрав подбородок: гордился, вероятно, вчерашним успехом сына. А может, голову ему задирала привычная, как вывих, спесь.
Пока все шло ровно так, как предсказывал князь: к обеду путники достигнут озера и устроят привал. Потом двинутся дальше; на опасных поворотах верхней дороги, вьющейся, как шерстяной моток, пойдут пешком и поведут лошадей осторожно, шаг за шагом. К этому моменту разбойники почуют запах богатой добычи и вылезут из норы, или где там они прячутся.
Стократ отлично помнил дорогу перед Высоким трактиром: маленькое ущелье, окруженное с двух сторон каменными грядами, поросшее по обочинам густыми зелеными кустарниками. Видно, зодчий этих гор, сам в душе великий разбойник, устроил это место специально для лихих безжалостных братьев.
То, что разбойники убивают свидетелей – всех свидетелей – не вызывало у Стократа сомнения. Но мальчишка идет пешком. После полудня он устанет и замедлит шаг, и доберется до перевала, когда все будет кончено…
Стократ махнул рукой, разгоняя облачко мошкары. А может, сегодня и вовсе ничего не случится. И торговец, и слуга вооружены. Легкой эту добычу не назовешь. Да и не всеведущи разбойники, могут уснуть и потерять чутье, могут убраться подальше, могут раскаяться, в конце концов…
Он ухмыльнулся, вскочил в седло и потихоньку, все время прислушиваясь, двинулся вперед.
* * *
Полдень давно миновал, когда Шмель, наконец, вышел на берег озера. Дым еще стелился над водой, и Сходня со слугой только-только поднимались после затянувшегося привала, но Шмель слишком устал, чтобы играть в прятки.
Он скованно поклонился – все-таки подростку надлежит первому приветствовать старших. Слуга равнодушно кивнул в ответ; Сходня поманил пальцем.
Шмелю это не понравилось, но он подошел, хоть и не очень близко.
– Домой идешь?
– Домой.
– Всыплет, небось, отец, что провалил ученичество?
– Всыплет, – отозвался Шмель как мог равнодушно. И подумал: ну чего тебе еще? Не надоест глумиться?
– Свои сыновья будут – тогда поймешь, – проговорил Сходня с неожиданной мягкостью. – Хотим, чтобы вы голода не знали, чтобы не мерзли и чужим в ножки не кланялись. Потому и учим. Мой-то – видел, какой?
– Видел.
– Будет мастер, – уверенно сказал Сходня. – Потому как растил я его, не жалея. Ну, поехали! – он кивнул слуге. – Хлеб и сыр, что остались, отдай мальчишке. А то совсем отощал.
Слуга молча положил на камень у костра сверток, который собирался было унести с собой. И очень скоро Шмель снова остался один – на берегу неподвижного теплого озера, где темнели кострища, давние и свежие.
Чужого свертка он так и не тронул.
* * *
Солнце ушло за гору. Стократ лежал на спине и грыз травинку; сегодня весь день у него во рту и крошки не было, живот прилип к спине, зато чутье и слух по-звериному обострились.
Купец и его слуга все еще были в пути. Еще ругали себя за долгие привалы и погоняли лошадей, желая добраться до Высокого трактира прежде, чем окончательно стемнеет. Приложив ухо к земле, Стократ слышал стук копыт недалеко внизу: скоро они будут здесь, приманка явилась.
Приманка явилась, но зверя не было до сих пор. Лежа в полумраке, сливаясь с землей и хвоей, Стократ был невидим, но и сам видел мало. Когда разбойники выдвинутся вперед, собираясь начать дело, он услышит. Но пока душегубы залегли, как он, и ждут.
Или их нет здесь. Ушли, сбежали, разошлись, каждый несет свою долю прежней добычи, и каждый надеется начать жизнь заново…
Жить заново. Открыть, скажем, трактир у дороги. Или построить кузницу, или просто осесть в селении и возделывать клочок земли. Перерезанные глотки остались в прошлом, грабежа и вовсе не было, мы все начнем сначала… Стократ вытянулся, разминая затекшую спину, и в который раз поразился, откуда к нему приходят мысли. В его детстве, холодном и темном, мыслей почти не было. Только борьба и ярость; все вокруг были молоды и обречены.
Меч стал его первым учителем и другом.
Голодный мальчишка бродил по дорогам – сперва бесцельно. Потом тоже бесцельно, но уже сознавая это, пребывая в не-цельности, как в полете. Он много думал о людях: иногда один подпасок, встреченный на рассвете, давал ему пищу для размышлений до самого вечера. Он научился читать незаметно для себя, и даже купил и прочел несколько книг, но истории, рассказанные в них, показались слишком сухими и вымышленными в сравнении с тем, что он видел и о чем думал. Вот, например, некие разбойники молча делят награбленное и расходятся в разные стороны. Откуда Стократу известно, о чем мечтают? Какими словами убаюкивают совесть?
Стократ выплюнул изжеванную травинку, сорвал следующую и поразился ее терпкому вкусу. Вкус… что он означает? О чем, кроме зелени и лета, может рассказать эта терпкая кашица?
Вчера он потратил несколько часов на прогулку к маяку – так называли чашу со смолой, где лесовики, когда желали о чем-то сказать соседям, разводили огонь. Дозорный приносил князю флакончик с посланием. Мастер-языковед, заранее предупрежденный, полоскал рот особо чистой водой и клал сообщение на язык. И после долгого величественного молчания изрекал пожелание – или вопрос, или сообщение.
Стократ так четко воображал себе эту сцену, как если бы сам много раз был ее свидетелем. Вчера он постоял у потушенного маяка, но дальше в лес не пошел: там явно кто-то был, и дежурил, возможно, с луком в руках, и дорога была устлана такой трескучей хвоей, что, пожалуй, в идущего по ней мог попасть и совершенно слепой стрелок…
Будто в ответ его мыслям треснула веточка под чьей-то ногой. Стократ насторожился. Не рановато ли?
Самое время. Три человека, один из них очень тяжелый, молча занимали места на той стороне ущелья. Охотники.