— Помню.
— Лия приезжала, мать, наверно, тебе говорила, — как ни в чем не бывало продолжал Бьорн.
Алекс остолбенел: услышать это имя из уст отца здесь, на Малой Земле! Как будто два чуждых друг другу мира вдруг соединились.
— Ты знаешь Лию? Она была здесь?
— Ну да. Вскоре после войны. Тебя искала.
— Она… она не говорила, где… где она была… где она живет… там, на Континенте?
Он заикался от волнения.
— Она оставила нам адрес, но это было шесть лет назад, Алекс… шесть лет… Мы ей писали года через два — написали, что тебя пока нет. То ли письмо не дошло, то ли она переехала. Во всяком случае, ответа мы не получили.
Алекс пошатнулся и вынужден был опереться о стену. Голова у него шла кругом.
— Что-то не так? — спросил Бьорн.
— Все так, — пробормотал Алекс. — Я… она… она долго здесь пробыла?
— Нет, всего несколько дней. Она…
Чуть поколебавшись, он неловко закончил:
— …она нам очень понравилась.
Алексу потребовалось время, чтобы заново включиться в жизнь. Он привык к молчанию, одиночеству, полуголодному бродячему существованию, что не слишком вязалось с повседневным укладом Малой Земли. Больше всего его пугали встречи со старыми знакомыми и расспросы, на которые невозможно ответить. Ну как, старик, где побывал, что поделывал? Что я поделывал?
Я искал одну девушку в стране, которая в четыре тысячи раз больше всего нашего острова… я шел, шел… отбивался от волков… шел… говорил на языке, из которого ты не знаешь ни слова… украл лошадь… шел… хоронил сумасшедшего старика в ночь полнолуния… шел… миллион раз спрашивал: «Souss maa, pedyité?..» шел… ел всякую дрянь, которую трудно назвать едой… шел… в меня кидались камнями… мороз выжимал у меня слезы, и они превращались в кристаллы… шел… встречал на своем пути хороших людей… шел… А как ты поживаешь, что поделывал все это время?
Родители — те умели слушать, когда ему хотелось говорить, и не трогать его, когда он нуждался в молчании. Им он мало-помалу рассказал все, то есть почти все — то, что можно рассказать родителям. Солгал он только в одном. Это случилось однажды вечером за ужином. Сельма спросила:
— А Бриско? Ты его там не встретил?
— Нет, — без малейшего колебания ответил он. — Не встретил. Я бы вам сказал.
— Ну да, конечно, сказал бы… Что я за дура…
Больше об этом разговор не заходил. Впоследствии он иногда упрекал себя за то, что не сказал правду, но она, безусловно, была непроизносимой. Сообщить о смерти брата и то было бы легче. Случившееся с ним было хуже смерти.
Только через полгода Йоханссоны устроили праздник — в честь его возвращения, хоть прямо об этом не говорилось. Пришли все, кого он любил, начиная с Кетиля, который нисколько не изменился, несмотря на свой высокий пост. Алекс смог убедиться, что капитан говорил правду. Кетиля и впрямь уважали, более того, по-настоящему любили. Не будучи королем, он тем не менее управлял страной наподобие короля Холунда, мудро и спокойно. Королевскую библиотеку отстроили заново почти в прежнем виде. По счастью, огонь не распространился по всем галереям, и их удалось восстановить. Но Алекс пока не готов был там побывать.
Едва уселись за стол, кто-то из гостей предложил выпить за возвращение Алекса. Каждый поднял бокал и сказал что-нибудь хорошее: «С возвращением, Алекс… Добро пожаловать домой… Наконец-то ты с нами…» Все были взволнованны, многие до слез. Бьорн в кратком ответном слове поблагодарил всех от своего имени и от имени Сельмы за то, что поддерживали их все эти годы, которые он дрогнувшим голосом охарактеризовал как… трудные.
Дальше уже пошел веселый пир, и он ознаменовал окончательное возвращение Алекса в круг родных и друзей. Он заставил себя считать этот вечер вступлением в новую жизнь. Жизнь с привкусом горечи. Жизнь второго сорта, пожалуй, но все-таки жизнь… Поскольку другой не предполагалось, он решил воздать должное этой. Оставить позади потерянного брата, потерянную любовь, годы скитаний… и жить.
Проходили месяцы, и он так старательно следовал своему решению, что любой мог бы поклясться: он снова стал таким, как был. Он, как прежде, работал с отцом в его столярной мастерской, научился разговаривать, смеяться, не отказывался от буйных кутежей с Бальдром и другими старыми товарищами.
Но, веселый и довольный с виду, он носил в себе невидимую, неисцелимую рану, о которой никто, кроме него, не знал. Самые близкие иногда о чем-то таком догадывались по отсутствующему взгляду, который у него вдруг делался за работой или среди застолья. «Где ты, Лия? Где ты, Бриско? Где сейчас вы оба?»
— Все в порядке, Алекс? — окликали его.
— Да, а что такое?
— Замечтался?
— Нет-нет, это я так.
Так все и шло два года с небольшим, а потом в начале зимы случилось вот что.
В то утро он был один в мастерской и обрабатывал дубовую перекладину для стола. Рубанок пел под рукой, и с каждым его проходом открывались новые узоры, новые оттенки свежеструганного дерева. Пол усеивали кудрявые стружки. На миг он прервал работу и провел рукой по своему изделию. Было что-то совершенное в гладко оструганном дереве; он любил трогать его, ощущать его тепло, его запах.
На улице было пасмурно и безветренно. И тяжело нависали тучи. Можно было не сомневаться, что скоро пойдет снег. Время подходило к полудню, так что он прибрал инструменты, снял рабочий фартук, повесил его на гвоздь. Тут кто-то постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, приоткрыл ее. Голова, просунувшаяся в щель, была хорошо знакома Алексу. Маленький старичок, болтливый, как сорока, который жил в соседнем доме и часто заходил в мастерскую в поисках общества. Отделаться от него бывало трудно.
— Неудачное вы время выбрали, — сказал Алекс, — я уже ухожу. Заходите после обеда…
— Да я не за тем. Тут к тебе пришли.
— Пришли?
— Да. Какая-то женщина. Молодая.
— Где она?
— Вон стоит.
Старик мотнул головой, давая понять, что посетительница прямо позади него, во дворе.
— Иду, — сказал Алекс.
Краткое расстояние, отделявшее его от двери, он преодолел в каком-то заторможенном состоянии, сам себе удивляясь. «Ничего особенного, — твердил он себе, — это просто заказчица, которой нужно починить шкаф, или, может, дальняя родственница оказалась проездом в городе и зашла повидаться». Но пока он так рассуждал, какой-то голос, пробившись из тайных глубин, нашептывал ему: «Алекс, что-то сейчас будет…»
Дверь мастерской выходила в квадратный дворик, в котором насилу развернулась бы лошадь с телегой. Посреди него абсолютно неподвижно стояла Лия в теплом зимнем плаще, скрестив руки на груди, с непокрытой головой, во всей своей простой и сокрушительной красоте. Голову она чуть наклонила, словно оробев, так что глядела исподлобья. Алекс только это и увидел — два черных глаза, полных неуверенности: «Что, если я пришла слишком поздно? Что, если я мешаю? Не безумием ли было прийти сюда?»