— Понятно, — кивнул я. — Вы пытались защитить от подозрений вашего брата?
— Я лишь не хотел, чтобы потом трепали наше доброе имя, — выпятив грудь, подтвердил домовой. — И мне больше нечего вам сказать, сержант.
— Хорошо, — кивнул я, делая последнюю запись в блокноте. — Вы свободны.
— Ура! — подпрыгнул домовой.
— В пределах данного дома, разумеется.
— Дьявол вас раздери, — злобно прошипел он и вышел из комнаты.
Следующим был отставной майор. Он вошёл в комнату робко, чуть ли не на цыпочках и почти сразу увидел тело. Его затрясло мелкой дрожью, и он в ужасе закрыл лицо руками.
— Что с вами? Вы никогда не видели мёртвое тело?
— Видел… я же воевал, — прошептал он, не сводя с трупа девушки наполнившихся страхом и болью глаз.
— Вот это и удивительно. Похоже, что вас не нужно спрашивать, видели ли вы жертву раньше. Ваша реакция говорит сама за себя.
— Да, я видел её. Я думал, что смогу сдержаться. Но напряжение оказалось слишком велико для моих нервов, расшатанных ужасами вьетнямнямской войны. Это было невыносимо, но я…
— Продолжайте.
Он, кажется, уже жалел о своей откровенности, но, собравшись с духом, сжал кулаки и очертя голову ринулся в бой. Словно всё ещё был на той последней войне, откуда он так и не смог вернуться в нормальную жизнь…
— Я никогда не праздновал труса, месье. Не буду врать, что я храбрец, но война научила меня управлять своими страхами. Однако вчера я столкнулся с тем ужасом, который отравлял мне жизнь в последние годы. Боюсь, вам никогда не понять меня…
— Почему же? — Я оторвал взгляд от записей. — Уверен, что мадемуазель Манон банально шантажировала вас.
— Как вы догадались?! — ахнул он, бледнея и краснея попеременно.
— По вашему лицу. Обычно, увидев труп, любой законопослушный гражданин вздрагивает, это понятно, вас же буквально затрясло. Странная реакция для бывшего военного, повидавшего кровь и смерть на фронтах. Значит, вы знали эту женщину и, более того, испытывали к ней сильные чувства. Если бы вы любили её, то, наверное, уж хотя бы пустили слезу. Но нет, вы ненавидели её. Почему? Причин могло быть несколько. Я предположил шантаж… и вижу, что угадал?
— Да, она шантажировала меня. Вы позволите закурить?
Не дожидаясь моего согласия, майор опустился в кресло и достал из кармана портсигар. Затянувшись с третьей попытки, он с наслаждением выдохнул дым ноздрями и начал:
— Мы познакомились во время моего короткого отпуска. Она казалась такой невинной девушкой и очень интересовалась, ну, как бы это… ритуалами сексуальных игр разных народов и стран. Она говорила, что ей это нужно для научной работы.
— Что же такое вы ей показали? — невольно заинтересовался я, отложив блокнот.
— Нечто вьетнямнямское, — засмущался Гаубицкий. — Я и не предполагал, что она снимает это на видеокамеру…
— Чуть подробнее.
— Ну то есть по крайней мере пока не получил пакет с фотографиями и вежливым предложением немножко поддержать её финансово.
— Насколько немножко? — уточнил я.
— О, да её аппетиты были вполне умеренны. Но, к сожалению, только в том, что касалось денег. Время от времени она требовала от меня «повторения пройденного материала». Причём со своими коррективами.
— Хлыст? — подумав, предположил я.
— Не только. — Он опустил голову, перечисляя: — Цепи, наручники, шипы, ёршик для посуды, семихвостая плеть с крючьями, перья страуса, огурец, уздечка, седло, зелёные ананасы, лёд, зубная щётка, швабра, шпоры…
— Достаточно, — теперь уже я, покраснев, поднял руку. — Спасибо, думаю, это будет интереснее суду, чем мне.
— Я хотел, чтобы вы поняли, почему я… почему я сделал это…
— Сделали что?
— Убил её.
Я пристально посмотрел на него:
— Вы уверены?
— Конечно, уверен! — гордо вскинув подбородок, выпрямился бывший военный.
— И как это случилось? Вы придушили её во время…
— Да! То есть нет. Я придушил её, потому что просто больше не мог этого терпеть! Того, как она издевалась надо мной! Такого ада и на войне не было, поверьте мне. Никто там не испытывал подобных мук, даже наши в плену у вьетнямнямцев. Как я мечтал все эти годы, чтобы война снова началась, и меня призвали на службу, и я бы смог вырваться из её садистских когтей, но увы…
— Продолжайте.
Я бы, конечно, поторопил его, столь натуралистичные подробности вряд ли были нужны следствию, но преступники любят рассказывать всем подряд о своей несчастной жизни. К тому же я боялся, что он может замкнуться и мы никогда не узнаем какой-нибудь важной детали дела, которую он сейчас может выдать среди прочей болтовни. Хотя меня несколько и напрягал тот факт, что убийц, возможно, уже двое? Нельзя же забывать о молодом кузене хозяина замка, которого мне только что он сам, хозяин, и сдал…
— Ну вот, собственно, и всё, что я могу вам сообщить, офицер. — Гаубицкий опомнился, прервал разговор и вытянул руки вперёд. — Арестуйте меня.
— Непременно, — честно пообещал я. — Только сначала поставьте вот здесь свою подпись и подождите за дверью. Спасибо.
— Был рад помочь правосудию.
— Тогда ещё маленькая просьба, будьте добры, пригласите ко мне капрала.
— Разумеется, сержант. — Майор козырнул и строевым шагом покинул библиотеку.
— Как успехи? — сунулся ко мне секундой позже радостный Фурфур. — Ну и кто из них преступник? Или сразу оба?!
— Не шути так, — простонал я, боясь, что он может быть очень недалёк от истины. — Зови следующего и проследи там, чтобы они не разбежались и не болтали друг с другом.
— Бу сделано, мой генерал, — дурашливо хохотнул он и выскользнул за дверь.
Вы не поверите, что было дальше…
Мои худшие опасения оправдались: двоюродный брат хозяина замка безропотно признался в убийстве, которое совершил в припадке лунатизма. То есть он шёл по коридору сонный (обычно он ложится спать в восемь), с закрытыми глазами, вытянув вперёд руки, пока не натолкнулся на кого-то. Придя в себя от чьего-то крика, он обнаружил, что его руки сомкнулись на шее незнакомой девушки. Бедняга кое-как сумел разжать пальцы, только когда она начала падать. После чего в полном испуге сбежал с места преступления, забыв около тела свои тапочки, по которым, как он предполагал, мы его и «раскрыли». Отметьте, я сам не сделал даже намёка! Простодушный домовой, терзаемый мучительными угрызениями совести, всё выболтал сам.
Обещая учесть его добровольное раскаяние, я попросил вызвать ко мне секретаршу. Одного строгого взгляда было достаточно, чтобы она с гордым видом тоже призналась в убийстве. Я тихо застонал, закусив блокнот зубами…