– А то… – ухмыльнулся «мелкий». – Скажу даже, пустил ты ветры перед тем как выстрелить, от натуги, или – сдержался…
– Значит, со слухом у вас все в порядке?
– Со слухом, нюхом и злостью… – огрызнулся за обоих Щерба. – Не тяни за хвост, Мухомор!
– Мне просто непонятно, что с вашими ушами сейчас произошло, если никто не услышал, куда собирались податься беглецы? – недоуменно пожал плечами тот.
Оба его товарища переглянулись, все еще не понимая, к чему тот ведет.
– Малой молвил, – стал припоминать Щерба, – что у деда Мышаты их не найдут… Значит, они на Дивную Мельницу поскакали?
– А-а, – понимающе протянул Гнездо, с уважением поглядывая на сообразительного Мухомора. – Тогда пусть… Вечного Мельника даже Батяня опасается… Не-е, чур меня, с гостями Мышаты связываться себе дороже. И как ты только успел сообразить?…
– Голова, – похвалил старшего брата и кусачий Щерба. – Хотя жаль, конечно… Очень уж ладная одежка ускакала. Дорогая, наверное…
– Сказал бы сразу: девка понравилась… – уел холостого брата давно остепенившийся Мухомор. – Ты от того, Щерба, и оглох, что все на нее пялился…
– Кони у них знатные, – вздохнул тихонько Гнездо.
Здоровяк всю жизнь передвигался исключительно на своих двоих, да в лесной пуще и нельзя иначе, но испытывал необъяснимую страсть к лошадям.
– Кто о чем, а вшивый о бане… – сплюнул наземь Щерба и промолвил: – Пошли, что ли? Больше ничего не высидим…
Трое леших повернулись спиной к тракту и совершенно бесшумно растворились в глухой чаще. А ничего не подозревающие и чудом уцелевшие беглецы тем временем продолжали свой путь сквозь поутихший, но не прекратившийся ливень, и еще до рассвета копыта коней простучали по запруде у лесной мельницы.
Несмотря на полное безветрие, при котором не трепетал даже самый мелкий листик, синее полотнище штандарта с изображением книги, циркуля и лупы не свисало с флагштока бессильным лоскутом, а гордо реяло над плоской крышей немного странного каменного сооружения, оседлавшего вершину горы Угрюмой.
Этот шедевр архитектурного искусства, образованный поставленными в кольцо несколькими зданиями, связанными между собой крытыми балконными галереями, на официальных географических картах обозначался как «Оплот Равновесия Силы». А между людьми, не осведомленными в картографии, именовался попросту Оплотом или Кругом хранителей. С добавлением имени последнего Мастера. Единственное жилище белых чародеев, отказавшихся от активного использования магии во имя сохранения мира и ревностно следящих за поддержанием порядка вещей во всем Зелен-Логе.
Здесь, в Оплоте, они самосовершенствовались, занимались науками, вели летопись, а в Академии воспитывали новых хранителей, лекарей и старост. Поэтому если и удивился бы путник, видя, как над окутанным таинственностью и легендами местом в безветренный летний вечер гордо реет штандарт Оплота, то покивал бы лишь значимо головой и направился дальше, убежденный, что удостоился увидеть еще одно подтверждение могущества хранителей. Хотя все объяснялось не применением Силы, а воздействием на легкую шелковую ткань восходящих потоков воздуха, нагретого от раскаленной за день кровли. К сожалению, наглядные, но непонятные явления производят на людей более сильное впечатление, чем вещи гораздо более сложные и судьбоносные, но не сопровождаемые громом с молниями.
Мастер Остромысл любил летние ночи. Особенно с тех пор, как тело почти полностью перестало подчиняться своему хозяину и единственной его утехой остались глубокие размышления, а также книги и рукописи.
Особенное удовольствие его изощренному уму доставляли последние дневники Драголюба, известного феноменальным умением логически обосновать почти любую абракадабру. А уж темы, содержащие в себе хоть малую толику здравого смысла, в его изложении мгновенно приобретали вид неоспоримой истины, иной раз путем различных умозаключений возводясь едва ли не в ранг аксиом. И чем ближе Драголюб был к безумию, впоследствии сведшего мудреца в могилу, тем стройнее и непререкаемее становились его обобщения.
Остромысл тяжело вздохнул. Да, пресловутый и треклятый Запрет! И хоть Мастер понимал, что это ограничение – единственный способ удержать в заточении Темна и спасти мир от вторжения Хаоса, легче больному старцу, умеющему одним мановением руки призывать ливень или успокоить ураган, от этого не становилось. Казалось бы, чего проще, – позвать к себе наставника Вавулу, более других имеющего склонность к целительству, усилить его возможности собственным потоком Силы и раз и навсегда избавиться от всех хворей и недугов. Вот только нет у хранителей на это права. Собственно жизнью они клялись в этом Кругу, поступая в Академию и проходя посвящение в Оплоте, для того и живут. Чтоб никогда больше не встал мир на грань гибели. Чтоб не уносила тысячи людских жизней Моровица, вызванная накопившим силы и сумевшим пропихнуть проклятие сквозь трещину в Барьере ренегатом-чародеем!.. И чтоб даже в летописях рода человеческого навсегда исчезло слово «Армагеддон»!
Труднее всего приходилось вот в такие погожие дни, когда воздух наполняли ароматы скошенных трав. И, вдыхая опьяняющие запахи сметанного в стога сена, Мастер спрашивал себя, на кой ляд ему тогда умение направлять Силу, если приходится приносить такие жертвы? И не чувствовалось былой твердости в утвердительном ответе не постаревшего душой мага, но очень немощного телом человека.
Летняя жара все больше утомляла его, и Мастер с нетерпением ожидал того благословенного времени, когда щедрое солнце спрячется за горизонт. Ни простолюдинам, ни благородному сословию жара не кажется чем-то чрезвычайно досадным и не слишком их донимает, если только речь не идет о засухе. Но мудрецу нестерпимо чувствовать себя идиотом, в пустой голове которого вместо умных мыслей пойманной в клетку птахой бьется единственно желание: вдохнуть прохлады. А остальные думы лениво пережидают это время, прячась где-то в самых потаенных закоулках. Отсюда и раздражение, которое усиливалось беззаботным смехом учеников.
Можно, конечно, прикрикнуть на неучтивую молодежь – да только чем это поможет? Молодежь переберется в другое место, а легче все равно не станет. Настоящее облегчение приходило только с началом ночи.
Остромыслу не так давно исполнилось сто восемьдесят, и голос крови не всегда соглашался с холодной рассудительностью ума. Поэтому, хоть ноги и поясница Мастера онемели, он все еще с горечью прислушивался к звонким молодым голосам, которые оживленно нарушали вечернюю тишину, продолжая исконную игру человечества: «найди свою половинку». Мастер хмыкнул и в который раз напомнил себе, что за все в мире приходится платить. И чем ценнее вещь собираешься приобрести – тем дороже и плата. Причем продавцу совершенно безразлично – «хорошо» это или «плохо», для собственного пользования или счастья всего рода людского… Для удовлетворения утонченного извращения или спасения остатков человечества от неслыханной эпидемии, которая к тому времени уже успела забрать девятерых из каждого десятка. От подобных мыслей раздражение лишь усилилось. Справедливо ли это? Наверное, да!.. Потому что никогда не известно, где заканчивается «хорошо» и начинается «плохо». Особенно с точки зрения человека.