– Научите меня, как избавиться от тревог, ваше величество, – ответила Нерина, – поскольку я крайне нуждаюсь в таком наставлении. Сердце мое гнетет бремя забот, а мысли мои, как бы я ни пыталась их обуздать, как непослушных детей, все возвращаются к страшной опасности, которой подвергаются мой отсутствующий супруг и наш с ним самый дорогой друг.
– Пусть тебя успокоит мысль, что это бремя разделяют все женщины в Мимбре, Нерина. Нерина опять вздохнула.
– Другие женщины, чьи чувства целиком посвящены одному любимому человеку, могут тешить себя надеждой, что он вернется невредимым с этой ужасной войны, но я, которая любит двоих, не могу найти оснований для подобных утешений. Я, должно быть, потеряю одного из них, а мысль о потере обоих убивает мою душу.
Спокойное достоинство чувствовалось в том, как открыто Нерина признала и приняла то, что в сердце ее тесно переплелись две любви, которые никак нельзя было разделить. В одно из тех редких мгновений понимания, которые, как яркой вспышкой, озаряют сознание, Мейязерана почувствовала, что причина и суть трагедии, которая сделала Нерину, ее мужа и Мендореллена персонажами печальной легенды, кроется в сердце баронессы. Если бы Нерина могла любить одного больше, чем другого, трагедии пришел бы конец. Но ее любовь к мужу и любовь к сэру Мендореллену как бы находились в равновесии, и Нерина не могла выбрать между ними двумя.
Королева вздохнула. Раздвоенность в сердце Нерины в какой-то степени казалась символом расколотой Арендии, но, хотя нежное сердце страдающей баронессы никогда, может быть, не превратится в одно целое, Мейязерана решила предпринять последнее усилие, чтобы положить конец вражде между Мимбром и Астурией. Для этого она призвала во дворец наиболее влиятельных руководителей восставшего Севера, и ее приглашения были подписаны титулом, которым она редко пользовалась, – герцогиня Астурийская. По ее распоряжению астурийцы сейчас составляли список своих обид, чтобы она их рассмотрела.
Позднее в этот же солнечный день Мейязерана сидела одна на двойном троне Арендии, до боли сознавая пустоту рядом с собой.
Главой и выразителем депутации астурийских дворян был граф Релдиген, высокий худой человек с седыми волосами и бородой, который передвигался опираясь на толстую палку. Релдиген был одет в богатый зеленый дублет и черные чулки. Как у всех других членов депутации, на поясе у него висел меч. И тот факт, что астурийцы предстали перед королевой вооруженными, вызвал во дворце ропот, но Мейязерана отказалась даже слушать настойчивые призывы отобрать у них оружие.
– Милорд Релдиген, – приветствовала королева астурийца, когда тот, хромая, подошел к трону.
– Ваша светлость, – с поклоном отвечал он.
– Ваше величество, – поправил его возмущенный мимбратский придворный.
– Ее светлость призвала нас в качестве герцогини Астурийской, – холодно сообщил придворному Релдиген. – Этот титул вызывает у нас большее уважение, чем другие, хотя он и скромнее.
– Пожалуйста, господа, – твердо сказала королева. – Давайте не будем заниматься склоками. Наша цель сейчас – рассмотреть возможности достижения мира. Умоляю вас, милорд Релдиген, говорить, имея в виду только эту цель.
Освободитесь от бремени злобы, которая так ожесточила сердце Астурии. Говорите свободно, милорд, не опасаясь какого-либо возмездия за свои слова. – Она весьма сурово посмотрела на своих советников. – Мы повелеваем, чтобы никто не подвергался брани за то, что он здесь скажет.
Мимбраты сердито смотрели на астурийцев, а астурийцы – на мимбратов.
– Ваша светлость, – начал Релдиген, – наша главная жалоба связана, я думаю, с тем простым фактом, что мимбратские дворяне отказываются признать наши титулы. Действительно, титул – пустой звук, но он накладывает ответственность, в которой нам отказывают. Большинство из нас, кто присутствует здесь, с безразличием относятся к привилегиям своего звания, но мы полны отчаяния от того, что лишены возможности исполнять свои обязанности. Самые талантливые из нас вынуждены проводить жизнь в безделии, и я обращаю внимание, ваша светлость, что это приносит Арендии больший ущерб, чем нам.
– Хорошо сказано, милорд, – пробормотала королева.
– Можно мне ответить, ваше величество? – поинтересовался пожилой седобородый барон Во Серин.
– Конечно, милорд, – ответила Мейязерана. – Пусть все мы будем непринужденны и открыты друг другу.
– Никто не лишал титулов астурийских дворян, – объявил барон. – В течение пяти веков корона ожидала всего лишь присяги на верность, чтобы подтвердить их.
Но ни один титул не может быть пожалован или признан до тех пор, пока его обладатель не поклянется в верности короне.
– К сожалению, милорд, – сказал Релдиген, – мы не можем присягать: клятвы наших предков герцогу Астурийскому все еще имеют силу, и мы связаны ими.
– Астурийский герцог, о котором вы говорите, умер пять столетий назад, – напомнил ему старый барон.
– Но его наследники живы, – подчеркнул Релдиген. – Ее светлость является прямым потомком герцога, и наши обязательства верности все еще остаются в силе.
Королева посмотрела сначала на одного, потом на другого.
– Прошу поправить меня, если я понимаю что-нибудь превратно. Неужели то, что здесь сейчас сказано, так важно, что Арендия из-за этого оказалась разделена вот уже пять веков?
Релдиген задумчиво пожевал губами.
– К этому можно было бы добавить еще кое-что, ваша светлость, но данный вопрос составляет самую суть проблемы.
– Пять столетий борьбы и кровопролития из-за простой формальности?
Граф Релдиген задумался. Несколько раз он начинал говорить, но всегда запинался с растерянным видом. И в конце концов рассмеялся.
– Это совсем уж по-арендийски, не так ли? – спросил он, внезапно улыбнувшись.
Старый барон Во Серин бросил на него быстрый взгляд, а потом и сам начал хихикать.
– Умоляю вас, милорд Релдиген, давайте забудем об этом открытии, чтобы мы не стали предметом всеобщего посмешища. Давайте не будем подтверждать мнение о том, что глупость является основной нашей чертой.
– Но почему же абсурдность всего этого не раскрылась раньше? – спросила Мейязерана. Граф Релдиген с грустью пожал плечами:
– Полагаю, ваша светлость, что это произошло потому, что астурийцы и мимбраты не разговаривают друг с другом. Мы сразу хватаемся за оружие.