— То есть он тут неплохо ориентируется?
— Нет, говорит, что здесь впервые.
— Хм… Значит, он — последний, кто видел ее перед смертью?
— Угу.
Харри отметил, что рука Волера осталась там, где и была.
— Выходит, убийство произошло в промежутке от четырех пятидесяти пяти до пяти одиннадцати.
— На ощупь — именно так, — сказал Волер.
Харри уткнулся в блокнот.
— Это обязательно? — тихо спросил он.
— Что именно?
— Щупать ее.
— А тебе не нравится?
Харри не ответил. Волер наклонился ближе:
— То есть, Харри, ты утверждаешь, что никогда их не щупал?
Харри попробовал сделать запись в блокноте, но ручка не писала.
Волер усмехнулся:
— Не отвечай, по тебе и так видно. Харри, любопытство не порок, а одна из причин, по которой мы пошли в полицию. Разве нет? Любопытство и тяга к острым ощущениям. Например, любопытно узнать, каков на ощупь свежий труп, еще не холодный, но уже и не теплый.
— Я…
Том Волер схватил его за руку, и Харри выронил авторучку.
— Потрогай! — Волер прижал его ладонь к бедру убитой.
Харри тяжело засопел. Сначала ему захотелось отдернуть руку, но он не стал этого делать. Ладонь Волера на запястье была горячей и сухой. Кожа убитой казалась какой-то резиновой и чуть теплой.
— Чувствуешь? Вот они, острые ощущения, Харри. Где ты их будешь искать, когда закончится служба? Как другие бедолаги — на видео или на дне бутылки? Или все же в настоящей жизни? Настоящая жизнь — вот что я тебе предлагаю. Чувствуешь, Харри? Ну, да или нет?
Харри откашлялся:
— Я только хотел сказать, что до приезда криминалистов лучше ничего не трогать.
Волер пристально посмотрел на него и, весело подмигнув, отпустил руку со словами:
— Ты прав. Я ошибся. — И, встав, он вышел.
Харри продолжало мутить, он старался дышать глубоко и спокойно. Беата не простит, если его вывернет прямо на месте преступления.
Он прислонился щекой к холодной плитке и, приподняв край пиджака Барбары, заглянул под него. Между коленями и дугой туловища лежал белый пластиковый стаканчик, но внимание привлек не он, а ее рука.
— Черт, — прошептал Харри. — Черт…
В шесть двадцать на этаже адвокатской конторы появилась Беата. У женского туалета она нашла Харри. Тот сидел на ковре, прислонившись к стене, и пил из белого пластикового стаканчика.
Остановившись перед ним, Беата поставила на пол железные чемоданы и провела тыльной стороной ладони по раскрасневшемуся потному лбу.
— Прошу прощения, — сказала она. — Загорала на пляже. Сначала заскочила домой переодеться, потом — на Кьёльберг-гате за оборудованием. А тут еще какой-то идиот заблокировал лифт — пришлось по лестнице тащить.
— Хм… И правильно сделал: надо подойти к этому делу со всей осторожностью. Журналисты уже что-нибудь пронюхали?
— Там на солнышке греется стайка. Небольшая. Все ж в отпусках.
— Боюсь, отпуск закончился.
Беата скривилась:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Идем. — Харри провел ее в туалет и сел на корточки. — Загляни под тело и увидишь. Безымянный палец отрезан.
Она ойкнула.
— Крови не так много, — продолжал Харри. — Значит, отрезали после смерти. А еще — вот. — Он убрал волосы с левого уха Барбары.
Беата наморщила носик:
— Сережка?
— В виде сердца. В правом ухе — совсем другая, серебряная. Вторую серебряную сережку я нашел на полу в одной из кабинок. Значит, эту вдел убийца. Забавно, что она еще и открывается. Вот так. Необычное содержимое, тебе не кажется?
Беата кивнула:
— Красная пятиконечная бриллиантовая звезда.
— И что мы имеем?
Она посмотрела на него и спросила:
— Теперь это слово можно произнести вслух?
— Маньяк? — Бьярне Мёллер прошептал это так тихо, что Харри непроизвольно сильнее прижал трубку к уху.
— Мы на месте преступления, почерк тот же самый, — сказал он. — Шеф, самое время выдергивать людей из отпусков. Нам понадобятся все, кто в состоянии ходить и ползать.
— Возможно, кто-нибудь копирует?
— Исключено. Об отрезанных пальцах и бриллиантах знаем только мы.
— Как все нехорошо-то, Харри.
— Хорошие серийные убийцы вообще редкость.
Мёллер некоторое время молчал, потом окликнул:
— Харри?
— Я здесь, шеф.
— Мне придется попросить тебя в последние недели твоей службы помочь Волеру разобраться с этим делом. Кроме тебя в отделе ни у кого нет особого опыта раскрытия серийных убийств. Знаю, ты откажешься, но все равно прошу тебя. Иначе нам не справиться, Харри.
— Хорошо, шеф.
— Пойми: это важнее ваших с Томом разногласий и… Постой, что ты сказал?
— Я сказал «хорошо».
— То есть согласен?
— Да, но мне пора бежать. Мы здесь задержимся, так что завтра с утра соберите следственную группу. Том предлагает часов в восемь.
— Том? — удивился Мёллер.
— Том Волер.
— Нет, я знаю, кто это, просто ты никогда не называл его по имени.
— Меня ждут, шеф.
— Ну давай.
Харри сунул телефон в карман и, швырнув стаканчик в мусорное ведро, заперся в кабинке — теперь уже мужского туалета, — наклонился к унитазу и больше не сдерживал тошноту.
Позже он стоял перед раковиной и, открыв воду, смотрел на свое отражение, слушал гул голосов в коридоре. Помощник Беаты просил людей держаться за заграждениями, Волер распоряжался выяснить, кто находится у здания, а Магнус Скарре кричал коллеге, чтобы тот купил ему чизбургер без — без! — картофеля фри.
Когда вода стала холодной, Харри нагнулся и начал жадно пить, позволяя струйкам течь по щекам, затекать в ухо, за шиворот, под рубашку, в рукав. Он пил и не слушал внутреннего врага. А потом снова забежал в кабинку, чтобы его вырвало.
Когда он вышел на улицу, был ранний вечер, площадь Карла Бернера опустела. Харри закурил и отмахнулся от подошедшего журналиста. Тот остановился. Харри узнал его. Кажется, Йендем? С ним он разговаривал после сиднейского дела. Журналистом Йендем был не хуже остальных, даже чуточку лучше.
Телемагазин еще не закрылся, и Харри зашел. Внутри никого не было, если не считать толстяка в грязной фланелевой рубашке. Он сидел за столом и читал журнал. Вентилятор на столе трепал его прическу и разносил по помещению запах пота.