В семь вечера начиналась церемония, ставшая уже почти ритуалом: Олауг брала поднос с чайником, чашками, пирожными и шла угощать Ину. Вести разговоры она предпочитала именно в ее комнате. Странно, но до сих пор эта комната нравилась Олауг больше других. Именно там она чувствовала себя дома. Болтали они обо всем на свете. Ина с особенным интересом слушала про войну и про то, что происходило на вилле Валле. И Олауг охотно рассказывала, как сильно Эрнст и Ранди Швабе любили друг друга, как часами просиживали в гостиной, беседуя, иногда он ласково поправлял ей выбившийся из прически локон, а она нежно склоняла голову ему на плечо. Бывало, Олауг подглядывала за ними из-за кухонной двери. У Эрнста Швабе была статная фигура, густые черные волосы, высокий чистый лоб и взгляд, который так быстро из шутливого становился серьезным, из гневного —.озорным, из уверенного, когда он был занят важными делами, в ребячливый — в делах мелких и повседневных. Ранди Швабе нравилась Олауг еще больше, она любовалась ее блестящими рыжими волосами, лебединой шеей и удивительными глазами, цвет которых переливался от голубого до темно-синего. Таких красивых глаз Олауг ни у кого никогда не видела.
Когда она наблюдала за ними в такие минуты, то думала, что эти родственные души созданы друг для друга и ничто в мире не сможет их разлучить. Правда, иногда после ухода гостей веселье на вилле Валле сменялось громкими скандалами.
После одного такого скандала, когда Олауг уже была в постели, к ней в комнату постучался Эрнст Швабе. Не включая свет, он присел на край кровати и сказал, что его супруга в гневе ушла из дома и ночевать будет в гостинице. По запаху она определила, что он выпил. Она была молода и неопытна и растерялась, когда этот мужчина, на двадцать лет старше ее, которого она уважала, которым восхищалась и в которого — да! — немножко была влюблена, попросил ее снять ночную рубашку, чтобы посмотреть на ее тело.
В тот первый вечер он ее не тронул. Просто посмотрел на нее, погладил по щеке и сказал, что она очень красива. Потом встал и вышел. И ей показалось, что он, непонятно почему, еле сдерживал слезы.
Олауг закрыла балконную дверь и встала. Скоро семь. Она приоткрыла дверь на заднюю лестницу и увидела на коврике перед Ининой дверью пару дорогих мужских туфель. Значит, у нее гость. Олауг присела на кровать и стала слушать.
В восемь дверь скрипнула. Она услышала, как кто-то обувается и сбегает вниз по лестнице. К удаляющимся шагам добавился еще какой-то звук, похожий на топот собачьих лап. Она пошла на кухню и поставила чайник.
Несколько минут спустя она постучалась к Ине в дверь. И удивилась, когда та не ответила. Было слышно только, как в комнате тихо играла музыка.
Она постучалась снова — по-прежнему никто не ответил.
— Ина?
Олауг толкнула дверь — та поддалась. Первым делом она обратила внимание на спертый воздух. Окна были закрыты, занавески опущены — в комнате было очень темно.
— Ина?
Молчание. Может, спит? Олауг переступила порог и посмотрела за дверь, где стояла кровать. Пусто. Странно. Старые глаза привыкли к темноте, и она различила фигуру Ины в кресле-качалке у окна. Было похоже, что она спит: глаза закрыты, голова слегка повернута набок. Олауг по-прежнему не понимала, откуда звучит эта тихая музыка.
Она подошла к креслу:
— Ина?
Квартирантка и сейчас не ответила. Держа поднос одной рукой, Олауг другой осторожно потрогала щеку девушки.
С глухим стуком упал на ковер чайник, за ним — две чашки, серебряная сахарница с немецким имперским орлом, пепельница и шесть пирожных.
В то мгновение, когда упал чайник Олауг — а вернее, семьи Швабе, — Столе Эуне поднял свой, вернее, чайник Главного управления полиции округа Осло.
Решив устроить в своем кабинете совещание, Бьярне Мёллер пригласил Эуне и ведущих следователей: Тома Волера, Харри Холе и Беату Лённ.
Все трое выглядели уставшими. Возможно, из-за того, что появившаяся было надежда поймать лжекурьера постепенно угасала.
После объявлений по телевидению и радио в полицию стали поступать звонки. Только что Том Волер подготовил по ним краткую сводку: из двадцати четырех звонков тринадцать поступило от знакомых активистов, которые спешили поделиться мнениями всегда — даже когда ничего не видели. Оставалось одиннадцать сигналов. Из них шесть указывали на настоящих велокурьеров, а четыре сообщали уже знакомую информацию — в понедельник около пяти вечера в районе площади Карла Бернера видели велосипедиста. Правда, выяснилось, что уехал он по Тронхеймс-вейен. Единственный интересный звонок поступил от таксиста, который видел парня на велосипеде, в шлеме, очках и желтой футболке рядом со Школой искусства и ремесла: он ехал в гору по Уллеволсвейен незадолго до предполагаемого момента убийства Камиллы Луен. Ни одна служба курьерской доставки не планировала маршрутов через Уллеволсвейен в это время, но позже объявился парень из «Скорохода», который сознался, что решил сделать крюк, чтобы глотнуть пивка в уличном кафе у Санктхансхёуген.
— Иными словами, все впустую? — обобщил Мёллер.
— Рано еще делать пессимистические выводы, — ответил Волер.
Мёллер кивнул, но выражение лица у него было невеселое. Все в комнате, кроме Эуне, знали, что первые отклики на просьбу полиции самые результативные: у людей память короткая.
— А что говорят наши патологоанатомы? — спросил Мёллер. — Нашли что-нибудь, что поможет определить личность преступника?
— Увы, — сказал Волер. — Ни спермы, ни крови, ни волос, ни кожи — ничего. Из физических следов — только пулевые отверстия.
— Интересно, — протянул Эуне. И на грустный вопрос Мёллера, что же тут интересного, пояснил: — Стало быть, для половых нужд он жертв не использовал — это нетипично для серийного убийцы.
— А может, его мания не связана с сексуальными мотивами?
Эуне покачал головой:
— Сексуальные мотивы присутствуют всегда. Всегда.
— А может, он как Питер Селлерс в фильме «Эффект присутствия»? [14] — подал голос Харри. — «I like to watch». [15]
Остальные посмотрели на него с непониманием.
— Может, ему для полового удовлетворения вовсе не обязательно их трогать. — Харри старался не смотреть на Волера. — Ему достаточно самого убийства и вида трупа.
— Это вероятно, — одобрил Эуне. — Обычно убийце хочется добиться семяизвержения, но он может при этом не оставлять семени на месте преступления. Или — если у него хватит самообладания — дождаться, пока он будет, в безопасности.
На пару секунд все притихли. Харри знал, что остальные думают о том же, о чем и он: что же убийца сделал с пропавшей Лисбет Барли.