— И в чем оно состоит?
— Со временем все узнаешь, но придется сжечь кое-какие мосты.
— Означает ли это нарушение норвежских законов?
— Разумеется.
— Ага, — сказал Харри. — Чтобы у вас что-то против меня было и не возникало соблазна вас выдать.
— Я бы сказал это иначе, но суть ты уловил.
— А о чем речь? О контрабанде?
— Сейчас я тебе ответить не могу.
— А откуда тебе знать, вдруг я «крот» из ОСО?
Волер перегнулся через перила и показал вниз:
— Видишь ее, Харри?
Харри подошел к краю площадки и взглянул на парк. На зеленой траве еще лежали загорающие.
— В желтом купальнике, — подсказал Волер. — Хороший цвет, правда?
Внутри у Харри скрутило, и он резко выпрямился.
— Ты о нас плохо думаешь, — сказал Волер, продолжая смотреть вниз. — Мы следим за теми, кто нужен нашей команде. Она хорошо держится, Харри, но нужно ей то же, что и большинству женщин. Мужская забота, внимание. А времени у тебя немного: такие дамы недолго бывают одинокими.
Харри выронил сигарету, и та полетела вниз, отмечая свой путь шлейфом искр.
— Вчера по всей Восточной Норвегии передавали пожарное предупреждение, — заметил Волер.
Харри не ответил, только вздрогнул, когда собеседник положил руку ему на плечо.
— Чтобы показать нашу добрую волю, я даю тебе два дня. Если за это время ответа от тебя не будет, предложение теряет силу.
Холе сглотнул раз, другой, пытаясь выговорить одно только слово. Но язык не слушался, во рту пересохло хуже, чем при африканской засухе.
Наконец у него получилось.
— Спасибо.
Беате Лённ работа нравилась. Нравилась рутина и надежная размеренность. Она знала, что талантлива, и знала, что это знает вся служба криминалистической экспертизы на Кьёльберг-гате, дом 21. Работа была единственной важной составляющей ее жизни — ради нее она и вставала по утрам. Все остальное просто заполняло перерывы.
Ей принадлежал верхний этаж дома в Оппсале, где она жила с мамой. Они прекрасно ладили друг с другом, а уж отец, пока был жив, и вовсе в Беате души не чаял. Наверное, поэтому она и пошла по его стопам в полицию. Хобби у нее не было. Хотя она встречалась со следователем Халворсеном, соседом Харри по кабинету, у нее не было никакой уверенности в будущем их отношений. В журнале «Она», правда, писали, что такого рода сомнения естественны, поэтому все же стоит пойти на риск. Но риск и сомнения Беата не любила. Она любила свою работу.
Подростком она краснела от одной только мысли о том, что кто-то о ней думает, и большую часть времени искала различные способы спрятаться. Краснела она по-прежнему, зато теперь ей было куда спрятаться — за грязные кирпичные стены службы экспертизы, где часами можно было в тишине и спокойствии изучать отпечатки пальцев и следы обуви, отчеты по баллистике и сопоставлению голосов, видеозаписи, анализы ДНК, крови и фрагменты тканей — бесконечные улики, с помощью которых распутывались сложные и громкие дела. Беата поняла, что в ее работе опасностей не так уж много. Главное — говорить громко и четко, стараться не краснеть, не терять лица и не стыдиться неизвестно отчего. Кабинет на Кьёльберг-гате стал ее крепостью, а униформа — доспехами.
Было уже полпервого ночи, когда телефонный звонок оторвал ее от лабораторных отчетов по пальцу Лисбет Барли. На экране телефона высветилось «неизвестный номер», и сердце бешено забилось. Только бы не он!
— Беата Лённ.
Он! Его слова звучали, словно резкие удары.
— Почему ты не позвонила мне насчет отпечатков?
Она на секунду задержала дыхание. Потом ответила:
— Харри сказал, что передаст тебе.
— Спасибо, передал. В следующий раз информируй в первую очередь меня. Ясно?
К горлу подкатил ком — Беата не знала, от страха или от злости.
— Хорошо.
— Ты еще что-нибудь говорила ему, чего не говорила мне?
— Нет. Разве что про результаты исследования вещества, которое мы обнаружили под ногтем присланного пальца.
— У Лисбет Барли? И что вы там нашли?
— Экскременты.
— Что?
— Дерьмо! — в раздражении повысила она голос.
— Мерси, я в курсе, что такое экскременты. Есть догадки, откуда они?
— Да, — коротко ответила Беата.
Не дождавшись продолжения, он сказал:
— Задам вопрос иначе. Чьи они?
— Наверняка не знаю, но могу предположить.
— Ах, будьте так любезны…
— В них найдена кровь — вероятно, человек болен геморроем. Третья группа крови. Встречается лишь у семи процентов населения. Вилли Барли зарегистрирован как донор. И у него…
— Ясно. Так какое ты делаешь заключение?
— Не знаю, — поспешила ответить Беата.
— Но ты ведь знаешь, что анус — эрогенная зона? А, Беата? Как у женщин, так и у мужчин. Или забыла?
Беата закрыла глаза. Лишь бы он не начал снова. Не надо. Все давно прошло, и она уже начала забывать, вытеснять это из памяти. Но его голос был твердым и гладким, как змеиная кожа.
— Ты умеешь притворяться очень правильной девочкой, Беата. Мне это нравится. И нравилось, когда ты делала вид, что тебе этого не хочется.
«Никто ничего не знает», — мысленно убеждала себя она.
— А у Халворсена так же хорошо получается? — продолжал Волер.
— Всё, пока, — сказала Беата.
В ушах раздался его смех. И тогда Беата поняла: спрятаться некуда и достать ее могут повсюду. Как это случилось с теми тремя женщинами, которые чувствовали себя в полной безопасности. Потому что нет на свете ни прочных крепостей, ни надежных доспехов.
Эйстен сидел в такси на Тересес-гате и слушал «Роллинг Стоунз», когда вдруг зазвонил телефон.
— Такси Осло, — сказал он в трубку.
— Привет, Эйстен. Это Харри. У тебя в машине кто-нибудь есть?
— Только Мик и Кит.
— Кто?
— Лучшая группа в мире.
— Эйстен!
— Нда?
— «Стоунз» не лучшая группа в мире. Да и песню «Wild Horses» написали не Кит с Миком, а Грэм Парсонс.
— Все это сплетни, и ты это знаешь. Бывай…
— Алло? Эйстен?!
— Скажи мне что-нибудь хорошее. Быстро.
— «Under My Thumb» — действительно неплохая песня. И в «Exile On Main Street» есть интересные моменты.
— Хорошо. Чего хотел?
— Помощь нужна.