– Пожалуйста! – ластилась сестра. – Все будет хорошо, я тебе обещаю!
– Да, – сказала Ирма. – Завтра.
Анжелика обрадовалась:
– Правда? В самом деле? Ты моя умница-умница-умница! Хочешь, я помассирую тебе спину перед сном? Ты должна высыпаться. После массажа хорошо спится. Дай сюда… Фу, гадость!
Она отобрала у Ирмы сигарету, брезгливо раздавила в пепельнице. С мягкой настойчивостью усадила ее на стул.
– Сними свитер. Давно пора купить тебе новый. Этот ужасен.
Сильными, как у пианистки, пальцами она разминала закаменевшие плечи и говорила, что спина безобразная, мышцы забиты, нельзя так себя запускать… От ее рук шло тепло. Ирма закрыла глаза и погрузилась в полудрему.
Ее разбудили часы. Издалека, словно сквозь туман, донеслись глухие удары.
Ирма вскочила.
– Что, десять?
– Сиди! Куда ты?
– Я должна встретиться с этим юношей!
Анжелика нахмурилась.
– Я думала, мы договорились. Что за глупости? Мы ведь уезжаем.
– Только завтра!
– Ну и что? Не выдумывай, ложись спать.
Безразличие схлынуло с Ирмы. Да, она согласилась уехать, поддалась на уговоры. Но сегодня у нее еще осталось время.
– Отдай свитер, Анжелика.
Но сестра с ловкостью увернулась от протянутой руки и загородилась стулом. Она смеялась. Ирма стояла перед ней в расстегнутом бюстгальтере, покрасневшая, взлохмаченная.
– Что, пойдешь с распущенными сиськами? – поддразнила Анжелика. – Бесстыдница! Он младше тебя в два раза!
Ирма несколько секунд смотрела на нее. И вдруг развернулась и выбежала из комнаты. Вслед ей раздался возмущенный крик, но в этот миг Ирме было наплевать.
Она постучалась в комнату экономки. Только бы девочка оказалась у себя!
Дверь распахнулась.
– Пожалуйста, дайте мне любую тряпку! – выпалила Ирма. – Умоляю!
Глупо было ожидать, что экономка тут же бросится молча выполнять ее просьбу. Но именно это она и сделала. Ни слова не говоря, затащила художницу в свою комнату и нырнула в шкаф.
Через секунду оттуда вылетел огромный мохеровый свитер нежнейшего голубого оттенка.
– Бабушка вязала, – коротко пояснила экономка. – Вязальщица из нее была никакая. Никогда я не была такого размера, клянусь!
И подмигнула.
Ирма моментально натянула свитер и бросилась прочь из комнаты. Но в дверях остановилась, метнулась обратно и с силой прижала изумленную девочку к себе.
Минуту спустя она входила в библиотеку.
Макар Илюшин ждал ее в кресле. Ирма села напротив, нервно подтянула длинные рукава свитера.
– Вы опоздали, – Макар не упрекал, а констатировал факт. – Почему?
Женщина замычала что-то об остановившихся часах, но он прервал ее:
– Вам нужна моя помощь? Если да, то не стоит выдумывать. Давайте ценить и мое, и ваше время.
Сказано было жестко. Ирма мучительно покраснела, стыдясь своего вранья. Она бы соврала снова, но чувствовала, что делать этого не стоит.
– Простите. Меня задержала сестра.
– Анжелика? Ясно.
Он помолчал и вдруг спросил:
– Скажите, Ирма, сколько вы уже не пишете?
Она ожидала чего угодно, только не этого. Откуда?!… Она никогда, никому! Картины – ее единственное прибежище. Признаться, что эта дверь закрылась для нее – значит расписаться в профессиональной смерти.
– Сколько? – повторил Илюшин. – Три месяца? Четыре?
– Полгода, – одними губами прошелестела Ирма.
– Расскажите, как это началось.
Она покачала головой.
– Хорошо, – неожиданно легко согласился Макар. – Тогда расскажите, как вы начали рисовать в детстве. Можете?
Ирма кивнула и начала говорить. Сперва с трудом, выталкивая из себя слова. Они застревали в горле, царапали небо, получались шершавыми. Они не хотели звучать, им не хватало громкости. Едва сорвавшись с губ, они терялись в темном воздухе библиотеки.
Но Макар пододвинул кресло к ней почти вплотную. Он тихонько задавал вопросы, когда она замолкала. А иногда не задавал, а просто ждал, пока речь возвратится к ней.
И под его внимательным, сочувственным взглядом говорить стало чуть легче.
Она рассказала про их детство и юность, про родителей, про Англию. Про художественную школу. Про неслучившийся первый брак. Рассказала о Стивене, хотя клялась себе, что даже имени его не произнесет вслух. О чайках, о его домике над обрывом. О том, что у него один глаз зеленый, а другой голубой, хотя этого почти никто не замечает.
Она говорила и говорила, не замечая, что слова текут безостановочно, как вода. Они больше не сопротивлялись. Слова толпились и теснились изнутри, просили выпустить их, они слишком долго сидели взаперти. Слова выплескивались горьким пенистым потоком, и на губах от них горело и жгло.
Когда она замолчала, Макар протянул ей платок. Ирма не сразу поняла зачем. Прикоснулась к лицу и почувствовала, что оно мокрое.
Он достал из кармана рубашки ключ и положил на ладонь. Ирма широко раскрыла глаза. Ключ был фигурный, тонкий и длинный.
– Это мне? – в голосе ее звучала боязливая радость. – Уже? Вы думаете, он поможет?
– Нет, – сказал Макар и сомкнул пальцы. – Не поможет.
– Что?!
– Вам не нужен ключ.
Ирма смотрела на него, часто моргая. О чем он говорит? Почему?!
– А что же… – запинаясь, выговорила она, – что мне нужно?
– Понять, зачем вы всю жизнь тащите на спине свою сестру. Почему вы опекаете взрослого, здорового человека.
– Как же… – растерялась Ирма, – ей всю жизнь, с самого детства, было труднее, чем мне. Она моя сестра, я должна ее поддерживать!
Макар пожал плечами.
– Ирма, что за ерунду вы говорите? Это талантливым людям живется труднее, чем обычным. Они в вечных поисках, в сомнениях, и уязвимы, как кроты, вытащенные из земли. Конечно же, вам приходилось тяжелее, чем вашей сестре. К тому же ваши родители повесили на вас груз своей вины. Это они должны были объяснить Анжелике, что она ничем не хуже вас. Но они этого не объяснили. Потому что они так не думали.
– Вы что? – вскрикнула Ирма. – Что вы такое говорите?!
– Правду. Никакому нормальному родителю не придет в голову что-то там компенсировать, если оба ребенка одинаково ценны для него. Для него «талантливый» не значит «лучший». Это значит «другой». Вас любили больше, ценили больше, гордились вами больше. Неужели вы этого не понимаете?