— Но мужчина и должен быть господином в брачной постели, — медленно выговорил Эдвард, безуспешно пытаясь понять жену. Какая непокорная упрямица досталась ему!
Он был почти влюблен в Ронуин и все же не знал, сможет ли быть счастлив с женщиной, постоянно требовавшей от него чего-то неведомого и отказывавшейся исполнять супружеские обязанности.
— Но почему?! — воскликнула Ронуин.
— Почему? Да потому, что так было всегда. Разве не этому учит нас церковь? И разве Господь не создал сначала Адама?
— И, поняв свою ошибку, — тут же возразила Ронуин, — вылепил из его ребра Еву, как говорила моя тетка аббатиса.
— Ты слишком независима для женщины, — с притворным отчаянием вздохнул он, не в силах сердиться на нее.
— Так меня воспитали, господин, — тихо заметила она.
— Будь и впредь такой, только не в нашей постели.
Там я прошу тебя следовать за мной, Ронуин. Я понял, что мои чувства к тебе не имеют ничего общего с похотью, пусть и продолжаю желать тебя. Наверное, это и называется любовью.
С этими словами он взял ее руку и, подняв к губам, поцеловал — сначала тыльную сторону, а потом и ладонь. Влажное тепло его губ вызвало у Ронуин озноб, но она решила, что это не так уж неприятно, и не отстранилась. Эдвард притянул ее к себе и тихо попросил:
— Положи голову мне на грудь, Ронуин, и постой так немного.
Он обвил ее руками, но сжал совсем некрепко, так что она в любую минуту могла вырваться.
— Как ты прекрасна, Ронуин, дочь Ллуэлина! Твои волосы — как лунный свет, сплетенный с солнечными лучами, и мягче пуха.
Ее щека покоилась как раз в том месте, где билось его сердце, и Ронуин с удовольствием вдыхала мужской запах.
Эдвард осторожно приподнял ее подбородок.
— А твои глаза зеленее изумрудов, жена моя.
— Что такое изумруды? — полюбопытствовала она.
— Зеленые камни в рукояти моего меча.
— Ты сравниваешь мои глаза с камнями? — удивилась Ронуин, не уверенная, что ей понравился комплимент.
— Конечно, — рассмеялся Эдвард, слегка коснувшись ее губ своими. — Изумруды бесценны, а твои глаза ослепляют.
Губы Ронуин горели — совсем как в тот день, когда он поцеловал ее у алтаря. Странно, но приятно…
— А твои глаза — как хмурое небо, зато волосы подобны дубовым листьям в ноябре, — улыбнулась она.
— Таких похвал я не слышал никогда, женушка, — признался Эдвард.
— По-моему, ты просто безумец, — рассмеялась Ронуин. — А теперь мне пора бежать. Чересчур много дел, и мне не пристало отлынивать от работы только потому, что Глинн уехал, а тебе пришло в голову разыгрывать галантного рыцаря.
Она присела и, повернувшись, поспешила прочь. Эдвард долго смотрел ей вслед. Похоже, начало неплохое. За это время он искренне привязался к Ронуин и сказал правду, когда утверждал, что в его душе цветут чувства, куда более глубокие. И если это произошло без поцелуев, ласк и слияний, значит, она действительно завладела его сердцем. Правда, Эдвард слышал о женщинах, для которых не существовало страсти, но надеялся, что его жена не такая. Хоть бы он оказался прав, и она всего лишь нуждается в пробуждении! Для него не было удовольствия в удовлетворении исключительно собственного вожделения. Для этого годилась любая шлюха.
Он хотел любить жену и заслужить ее любовь. До сих пор сохранять терпение было легко. Но не теперь.
Вечером он пригласил жену поиграть в кости и обрадовался, когда та выиграла серебряное пенни.
— Тебя хорошо вышколили, — похвалил он, — но в следующий раз придется вызвать тебя на шахматный поединок. — Поднявшись, он подвинул свой стул к огню.
— Я искусна и в этом, господин, — сообщила она.
В зале, кроме них, никого не было; в камине, по обе стороны которого красовались каменные львы, плясало пламя. Эдвард поудобнее устроился на высоком стуле, обтянутом кожей.
— Посидишь у меня на коленях, Ронуин? — спросил он.
«Какой может быть от этого вред?»— подумала она и, поднявшись, шагнула в кольцо его рук.
Некоторое время оба молчали, потом Ронуин заговорила:
— Урожай в этом году превосходный, господин. Амбары полны. Вот-вот начнем собирать фрукты, если не пойдет дождь.
— Почему твои волосы пахнут вереском? — неожиданно поинтересовался он.
— Мать Энит кладет в мыло вересковую эссенцию. Кстати, яблоки уродились на диво. Через неделю-другую станем давить их на сидр.
— Восхитительно, женушка! Такой нежный запах тебе подходит, — продолжил Эдвард и чмокнул золотистую макушку.
— Господин, неужели вы не хотите знать, как идут дела?
— Расскажешь завтра за столом, после заутрени, — пробормотал он. — Вечера нужно посвящать более интересным занятиям. — И он припал к ее губам долгим нежным поцелуем, от которого у Ронуин, к ее удивлению, тревожно забилось сердце. Но Эдвард тут же поспешно отстранил ее и поставил на ноги. — Иди спать, жена. Желаю приятных снов.
Уверен, у меня они будут.
Растерянная, Ронуин вышла из зала и поднялась в свои покои. Энит помогла ей приготовиться ко сну. Ронуин долго лежала без сна, мысленно перебирая события минувшего дня.
Сумеет ли она преодолеть отвращение к близости с мужем? Она начинала надеяться, что так и будет.
На следующий день их неожиданно посетили гости. Эдвард был в саду, следил за сбором яблок, поэтому Альфред влетел в зал, где хозяйка ткала шпалеру, которую намеревалась повесить над камином. Эконом то краснел, то бледнел и явно был растерян.
— Госпожа! Госпожа! Лорд Эдуард с супругой всего в миле от Хейвна! Гонец только что прибыл! Что нам делать?!
— Лорд Эдуард?! — с недоумением переспросила Ронуин.
— Принц, госпожа! Сын короля Генриха вместе со своей великородной женой. Какие будут приказания?
Ронуин поднялась.
— Мы не знаем, останутся ли они на ночь, но на всякий случай вели приготовить лучшие покои. Посланец сказал, сколько человек в кортеже? Кухарка должна накормить всех досыта и вкусно, пусть их окажется хоть сотня! Пошли Джона в сад за господином, и немедленно. Я должна переодеться. Нельзя же приветствовать будущего короля в таком виде!
Скорее, Альфред, скорее! — Она выбежала из зала, зовя на ходу служанку:
— Энит! Ко мне!
Но Энит, чудесным образом догадавшаяся, что случилось нечто чрезвычайно важное, уже перебирала вещи в сундуках госпожи, доставая лучший наряд — из яблочно-зеленого шелка, с парчовым коттом более темного оттенка, прошитым серебряными нитями. Она даже успела выложить на кровать пояс из серебряной парчи как раз в ту минуту, когда Ронуин ворвалась в комнату, на ходу срывая повседневное платье. Одев госпожу, Энит быстро причесала и заплела ей косы, уложив их на голове короной. Туалет довершила прозрачная вуаль, закрепленная на тонком серебряном обручевенце.