Куинтон сбросил плащ и лег рядом.
— Все устроено, дорогая. Завтра на рассвете мы отправляемся в Брайтон.
— А оттуда — во Францию, — докончила она. — Где живет графиня?
— Милях в восьми от Харфлера.
— Вероятно, придется идти пешком, чтобы избежать подозрений, — задумчиво протянула Аллегра.
— Пешком?! Восемь миль?! Думаешь, вы выдержите такой путь? Но мы наверняка сможем найти повозку!
— Вероятно, — поразмыслив, согласилась Аллегра, — нам понадобится как можно быстрее убраться из деревни, но что касается ходьбы… видишь ли, простые деревенские девчонки не должны привлекать к себе излишнего внимания. Нужно хорошенько все обдумать.
— Только не сейчас, — попросил он, целуя ее в лоб и жадно лаская грудь. Его большой палец легонько задел ее сосок. Горячие губы впились в ее рот огненным поцелуем.
Аллегра задохнулась. Она всегда теряла голову, стоило ему коснуться ее невероятно чувствительной груди.
— М-м-м… — пробормотала она, отстраняясь. — Немедленно раздевайтесь, милорд! Не желаю, чтобы ваши грязные сапоги испачкали мое покрывало!
Она легонько оттолкнула мужа, и тот со смехом подчинился, принимаясь стаскивать одежду. За сапогами последовали сорочка и галстук, потом чулки, панталоны и подштанники. Аллегра не сводила глаз с мужа. Какие у него восхитительно упругие ягодицы! Руки так и чешутся до них дотронуться.
Герцог повернулся, шагнул к кровати, и она охнула от удовольствия при виде налитой плоти, поднимавшейся из темных завитков.
— Ах ты бесстыдница! — шутливо упрекнул жену Куинтон, заметив ее взгляд.
— Совсем как колонна из слоновой кости, — зачарованно прошептала она, — с голубыми прожилками… Ослепительное зрелище!
— Если французы когда-нибудь уберутся из Италии, — пообещал он, — я обязательно повезу тебя туда полюбоваться шедеврами искусства. Древние часто лепили обнаженную натуру, а ты, я вижу, ценишь подобные вещи.
Он лег рядом, перебирая ее локоны.
— Там есть статуи обнаженных людей? — удивилась она.
— Да, и много, — пробормотал он, развязывая пояс ее пеньюара и раздвигая полы. — Но ни одной, которая была бы красивее тебя, дорогая.
Он легонько куснул ее сосок.
— И эти статуи все могут видеть? — не умолкала она.
— Именно.
Его губы сомкнулись на ее соске и легонько потянули.
— О-о, — выдохнула она.
Его губы были горячими, и каждое движение его рта возбуждало ее все больше. В голове у Аллегры вертелись десятки вопросов, но пламенное наслаждение вытеснило все.
Ее пальцы впились в его затылок и принялись теребить волосы. Он сжал другую ее руку, продолжая ласкать нежный холмик.
Она возбуждала его. Боже милостивый, как она возбуждала его! Он не мог ею насытиться, но попытается, хотя вряд ли у него что-нибудь выйдет. После каждого соития он хочет ее все сильнее.
Он принялся с благоговением ласкать языком каждую частичку любимого тела. Ее кожа была мягче лепестков розы и слегка пахла сиренью. Из прелестных уст вырывались тихие стоны. Похоже, какого бы места на ее теле он ни коснулся, повсюду начинала сильно пульсировать кровь. Это еще больше подогревало его страсть.
— Сделай это! — внезапно взмолилась она, потираясь о него всем телом, как сладострастная кошка. — Пожалуйста!
— Что именно? — немилосердно допрашивал он, уверенный, что знает все ее желания.
— Своим языком! Пожалуйста! Там! — почти вскрикнула Аллегра. Сейчас она его убьет… если только он не смилостивится и не доведет ее до безумия.
— Здесь? — спросил он, проникая языком в ее пупок.
— Я тебя ненавижу! — всхлипнула она.
— Или, — продолжал он, спускаясь ниже, — здесь?
Он коснулся языком ее крошечного бутона любви и услышал тихий стон. Он лизал медленно-медленно, ощущая вкус соли и мускуса, и наблюдал, как горошина набухает желанием. И тут Куинтон сделал то, чего никогда не делал раньше: он обхватил руками округлую попку, приподнял и зарылся лицом в горячие глубины, находя узкий проход, ныряя в него так глубоко, как только мог, вонзая в него язык, словно свою мужскую плоть.
Аллегра пронзительно закричала, изнывая от сладострастия и чего-то, чему не было названия: ощущение казалось слишком острым.
— О Боже, — почти рыдала она. — О-о-о, я не знала!
Она вцепилась в его плечи, глубоко впиваясь ногтями, и отчаянно царапалась. Она молила только об одном: чтобы эти мгновения длились вечно.
Ей казалось, что рай так близко, и все же она не могла его достичь. Его язык продолжал терзать и мучить ее, пока желание не стало нестерпимым.
Его копье было твердым как сталь и подрагивало, готовясь пронзить ее сладостные, открытые ему навстречу глубины. Он поднял голову, накрыл ее тело своим и яростно ворвался в нее, как завоеватель в покоренную страну. Ее вопль самозабвенного экстаза едва не стоил ему потери самообладания.
Он подался вперед и безжалостно смял ее губы. Их бедра сталкивались в ритмическом танце древнего как мир желания.
Куинтон стонал в порыве исступленной страсти к ней, к своей прекрасной и желанной жене. К Аллегре!
Голова у Аллегры шла кругом. Ошеломленная сладостным восторгом, который дарил ей Куинтон, она парила в небесах, поднимаясь все выше, становясь средоточием свирепой торжествующей радости, пока ее ощущения не слились в огненный клубок, разлетевшийся ослепительными брызгами. А теперь она падала, падала, проваливалась в теплое темное небытие, где наслаждение медленно угасало. Остались только мрак и пустота.
Придя в себя, Аллегра поняла, что герцог все еще лежит на ней. Их тела были влажными от пота.
— Ты… великолепен, — едва выговорила она, гладя его темные волосы. Он приподнялся и лег на спину.
— А ты неподражаема, моя дорогая герцогиня!
— Я люблю тебя, — прошептала она, прижимаясь к нему.
— А я тебя, — ответил он, сжимая ее руку. — О, милая моя девочка, как я люблю тебя!
Утром оказалось, что мадам Поль уже доставила одежду, которую они собирались носить во Франции. Она лично приезжала еще затемно, потихоньку постучала и оставила у лакея коробки. В первой оказались четыре потрепанные юбки из грубой ткани, столько же грязных трехцветных поясов, четыре заплатанные белые блузы, сабо и помятые чепцы. Во второй лежали три посеревшие от частых стирок мужские рубахи, такое же количество мешковатых панталон, короткие крестьянские куртки с металлическими пуговицами и три красных фетровых фригийских колпака, украшенных трехцветными кокардами. Сабо тоже не были забыты.
— Поразительно! — прошептала Аллегра. — Теперь нас наверняка посчитают теми, за кого мы себя выдаем.