— Как глупо, что французы сражаются из-за слов, — ответила Скай. — Никогда не понимала, почему люди должны убивать друг друга из-за того, что они по-разному славят Бога?
— Я часто думаю, — сказал Адам, — если бы Христос вернулся сейчас в мир, то пролил бы немало горьких слез из-за того, сколько жестокостей сотворили люди во имя Его.
Скай кивнула. Ее рука ласково сжала его руку.
— Давай подумаем о чем-нибудь более приятном, дорогой, — прошептала она, — например, о нашей свадьбе.
— Я уже послал в Англию за детьми, — ответил Адам. — Их нетрудно собрать, за исключением Робина. Я написал Робби, чтобы он вытащил Робина под тем предлогом, что его сестра заболела. Королеве я не буду писать до свадьбы, чтобы она ее не запретила. Мне все-таки трудно прямо выступить против Елизаветы.
— Да, — сказала Скай, — ее очень разозлит наш брак, но я тоже предпочла бы не выступать открыто против ее воли.
Следующая неделя в Париже прошла в празднествах по случаю королевской свадьбы. На площадях веселились ярмарки с гадалками, дрессированными медведями и бесплатным угощением, выставленным королем. В Лувре балы следовали за балами. Не прекращались и интриги: влияние Колиньи возрастало, а королева Екатерина бесилась.
— Ну, мадам, теперь вы видите, куда завело ваше интриганство? — издевался над Екатериной герцог де Гиз на одном из таких балов.
— Да, хорошего мало, — согласилась с ним Екатерина Медичи, — от Колиньи пора избавляться. Его место должен рано или поздно занять Генрих Наваррский.
— По пути домой Колиньи всегда проезжает мимо дома моего старого учителя, мадам. И я бы почел за честь прийти вам на помощь в трудную минуту. В конце концов, мы все трудимся на благо Франции.
Екатерина показала глазами, что расслышала слова герцога.
— Разумеется, месье герцог, я знаю, вы поступите так, как диктует вам ваша совесть, — прошептала она, отходя от него.
Двадцать второго августа на адмирала Колиньи, возвращавшегося домой из Лувра, было совершено покушение неподалеку от его собственного дома — в него стреляли, и он был ранен. К сожалению, оказались свидетели, показавшие, что выстрел был произведен из дома, принадлежащего герцогу де Гизу. Самого покушавшегося так и не нашли.
Присутствовавшие на торжествах в Париже гугеноты были в бешенстве, и королю потребовалась мобилизация всей гвардии, чтобы сохранить порядок. Париж кипел от ярости — представители враждующих фракций повсюду оскорбляли друг друга и даже обменивались ударами. Генрих Наваррский, принц Конде и Колиньи напрягали все силы в попытках сдержать недовольство своих людей.
— Это был безумец, — говорил адмирал, — просто фанатик. Друзья, разве Господь не спас мне жизнь? Разве это не признак того, что я должен еще пожить и потрудиться ради победы нашего дела?
В Лувре Карл IX пережил поочередно приступы ярости, негодования и страха. Пестрый люд, приветствовавший на бракосочетании его сестру и герцога, все больше превращался в охваченную безумием толпу, подстрекаемую его матерью и Гизами. Стараясь сохранить рассудок, Карл потребовал, чтобы потенциальный убийца и его пособники предстали перед судом.
— Колиньи мой друг! — кричал он. — Он думает прежде всего обо мне и Франции. Нужно покончить с этой враждой между гугенотами и католической лигой. Гражданская война — безумие, ты же сама об этом говорила, мама! Ты же тысячу раз говорила мне, что король, который не может поддержать в стране порядок, обречен! — Карл нервно ходил по комнате. — Удар по Колиньи — это удар по мне и Франции! Я требую, чтобы этого трусливого убийцу нашли!
Екатерина Медичи, с ничего не выражающими глазами, сидела, сложив руки на коленях.
— Ты нервничаешь, Карл, и говоришь ерунду. Никто не собирался нападать на тебя или на Францию. Просто Колиньи слишком злоупотребляет своей властью, и некто, поняв это, попытался исправить положение дел. Жаль, что он использовал не столь мирные средства, как хотелось бы. Надо, однако, разобраться, почему Колиньи и его гугеноты ведут себя в последнее время слишком вызывающе.
— Да, сир, — добавил де Гиз, — вы столько сделали для этих еретиков, а они норовят вонзить вам нож в спину!
— Что вы имеете в виду? — испуганно спросил король.
— Ну, Шарло, — сказал его брат, герцог Анжуйский, — разве это не очевидно?
— Что не очевидно, Анри? — вздрогнул король. — Не понимаю тебя!
Герцог положил руку на плечо старшего брата и доверительным тоном сказал:
— В Колиньи стреляли, а его свидетели — все сплошь гугеноты — утверждают, что выстрел произведен из дома, принадлежащего главному врагу адмирала — Гизу. Откуда мы знаем, что Колиньи сам не спланировал все это и предполагаемый убийца — не гугенот?
— Да зачем ему это, Анри?
— Очевидно, дорогой Шарло, просто очевидно. Если только Колиньи удастся убедить своих приверженцев, что за спиной убийцы стояли ты, мой возлюбленный король, и твой преданный слуга Гиз, то ему прямо сейчас удастся поднять в Париже восстание. Он поведет их на штурм Лувра. А против восставшей вооруженной толпы оборонять Лувр будет невозможно. Они перебьют всех Валуа и посадят на трон их вождя — наваррца. После того как всех нас не станет, путь к трону свободен. Наша сестра Марго останется королевой, а кто во Франции сможет оспорить его претензии? Таков смысл заговора Колиньи, брат мой. Это именно заговор против тебя! Против Франции!
— Чушь!
Все, включая вздрогнувшего от страха короля, повернулись к младшему сводному брату Карла — герцогу Алансонскому.
— Да, Карл, — продолжил добрый герцог, — ты просто позволяешь Гизу и герцогу Анжуйскому запугать тебя. Что бы там ни было, ни Колиньи, ни гугеноты ничего против тебя не замышляют. Если хочешь, я могу указать тебе истинного злоумышленника.
— Кого, собственно, вы имеете в виду, герцог Алансонский?! — грозно спросил де Гиз, кладя руку на шпагу.
— Дорогой Гиз, неужели вы так наглы и уверены в себе, что осмелитесь обнажить шпагу в присутствии короля? — издевательски воскликнул юный Валуа.
— Месье, месье! — утихомиривала их Екатерина, видя, что ситуация начинает выходить из-под контроля. Черт бы побрал этого герцога Алансонского! — Мы удаляемся от сути дела. К чему ссориться представителям двух знатнейших домов Франции, Валуа и Гизам, объединенным не только узами крови, но и религией? Прости мне Господи, что я была слишком наивна, пытаясь примирить еретиков и матерь-церковь. Я не права, и это привело к большим страданиям. — Екатерина Медичи встала со стула и, подойдя к сыну, опустилась возле него на колени. — Прости меня и ты, Карл! Я была не права и дала тебе плохой совет! Я удаляюсь в монастырь и проведу оставшиеся дни в молитвах, стараясь замолить свой грех.
Герцог Анжуйский и де Гиз как по команде подняли глаза к небу, изображая благочестие, и только герцог Алансонский не смог сдержать смеха при виде этой сцены. Подобно остальным он отлично понимал, что Екатерина не собиралась уходить в монастырь, она никогда не была религиозной женщиной.