В прошлом году папа объединился с Францией против Венеции. Но теперь, по наущению короля Генриха, готов выступить против Франции заодно с Венецией и другими странами и потребовал, чтобы к их союзу присоединился и мой хозяин.
— Он чертовски умен, этот король Генрих, — вполголоса заметил Лоредано.
— Он играет не по правилам, — возразил граф. — Англия знает о том, что Шотландия — старый и преданный союзник Франции. Мой король не может разорвать этот союз без особой на то причины, а причины у него нет. Подстрекаемый Англией, папа настаивает на том, чтобы Шотландия присоединилась к его «Священной лиге». Мы не можем так поступить.
— А при чем здесь Венеция? — спросил художник.
— Мой хозяин хотел бы ослабить союз, чтобы у папы появились более серьезные проблемы, чем разногласия с Шотландией. Он отправил меня с приказом вступить в переговоры с представителями Венеции и Священной Римской империи. Честно говоря, — продолжал Патрик, — я не очень-то верю в успех этого плана. Но король Яков считает своим долгом предпринять все возможное, чтобы избежать войны. А наш отказ от вступления в «Священную лигу» наверняка послужит поводом к войне между Шотландией и Англией. Король Генрих получит долгожданный повод, чтобы начать вторжение в Шотландию, и объявит нас предателями всего христианского мира. Война еще никому не приносила выгоды, и я уверен, что вы понимаете это, маэстро Лоредано. Венеция накопила свои богатства благодаря торговле. На востоке Оттоманская империя постоянно грозит вам войной. Если вы позволите втянуть себя в военные действия против Франции и пошлете туда свои войска, разве это не сделает вас беззащитными против турок?
Паоло Лоредано усмехнулся:
— Ваш король знал, кого посылать на переговоры, милорд, и ваши доводы кажутся мне логичными и разумными. Однако дож твердо решил, что в данном вопросе останется на стороне папы Юлия.
— Разве вы не могли бы просто сохранить нейтралитет? — резонно спросил граф. — Разве вы не могли бы сослаться на угрозу со стороны Оттоманской империи и пообещать не выступать ни на чьей стороне?
— Это было бы самым разумным для нашей республики, но дож никогда на такое не пойдет, — ответил решительным тоном венецианец. — Он считает, что если на нас нападут турки, то «Священная лига» придет к нам на помощь. Тогда как я, если уж на то пошло, не представляю себе, чтобы английский король, или испанский, или хотя бы император стали бы посылать своих солдат сражаться за Венецию. Но я не дож и почти не имею на него влияния. Он совсем одряхлел, и иной раз, когда я его вижу, мне кажется, что он вообще с трудом меня узнает. Я не более чем посланник, уполномоченный выслушать вас и передать ваши предложения своему господину. Но я заранее могу сказать, милорд, что ваша миссия обречена на неудачу. Мне очень жаль.
— Король Яков ожидал чего-то подобного, — кивнул Патрик, — но он выполняет свой долг перед страной. Однако вы могли бы отправить в Венецию гонца, чтобы донести наш разговор до дожа?
— Конечно, — ответил художник. — Я прихватил с собой крепких, отлично выученных почтовых голубей как раз на этот случай. Я должен торчать здесь до конца зимы — не самое неприятное поручение, — чтобы ни у кого не возникло ненужных подозрений. А вы тоже останетесь здесь?
— Да. Я всегда любил здешние зимы. А теперь скажите, вы действительно хотели бы написать портрет Розамунды? Если это так, то я готов сделать заказ.
— Она настоящая красавица и слишком любит вас, милорд, — ответил Лоредано со вздохом.
— Иными словами, вы попытались ее соблазнить и получили по рукам! — ухмыльнулся граф.
— Совершенно верно, — признался Лоредано, — но как это ни странно, я не чувствую себя оскорбленным, как это было бы с любой другой женщиной. Она дала мне пощечину и отругала, но не закатывала истерик и не обливалась слезами. А потом мы продолжали общаться так, словно моей дерзкой выходки не было и в помине.
— Розамунда всегда была практичной женщиной, — вполголоса заметил граф.
— И вы не хотите вызвать меня на дуэль? — поинтересовался художник.
— Если Розамунда не считает себя оскорбленной, то я готов согласиться с ней, маэстро Лоредано. К тому же вы слишком молоды, и наш поединок будет неравным, — заключил с улыбкой граф, и художник расхохотался в ответ:
— Мало-помалу я начинаю понимать, что в пожилом возрасте есть определенные преимущества! Вы вольны говорить все, что вздумается, и поступать так, как считаете нужным. И в то же время у вас есть очаровательная молодая любовница. До сих пор я боялся старости, милорд. Но теперь, похоже, я избавлюсь от этого страха.
Патрик встал с кресла, и его собеседник тоже поднялся. Гленкирк оказался значительно выше венецианца.
— Я буду считать ваши слова комплиментом, маэстро Лоредано. Завтра утром вы можете явиться на виллу к послу, чтобы начать портрет Розамунды Болтон. — Граф поклонился сдержанно, но учтиво. — Желаю вам приятно провести день.
— И я вам тоже, — ответил венецианец с большим почтением.
Граф Гленкирк покинул виллу художника и присоединился к ожидавшей его Розамунде. Они вскочили на лошадей и не спеша двинулись обратно к посольству Шотландии. Солнце припекало все сильнее, и Патрик предложил многозначительным тоном вместе насладиться ванной.
Розамунда громко рассмеялась:
— Патрик, я больше не полезу в эту ванну, пока над террасой не устроят навес! Оказывается, наша терраса как на ладони видна из мастерской художника. Он успел нарисовать нас и в ванне, и снаружи. Эти рисунки у меня, но мы должны принять меры, чтобы не компрометировать себя и не позволять ему снова вторгаться в нашу жизнь.
Патрик не знал, смеяться ему или гневаться.
— А ему не откажешь в дерзости, этому Паоло Лоредано! Скажи-ка, Розамунда, тебе приходилось плавать в море?
— Я вообще никогда толком не плавала. В детстве я барахталась в нашем ручье во Фрайарсгейте, но плавать по-настоящему так и не научилась.
— Значит, придется тебя научить, — заключил Патрик. — Сегодня мы отправимся за город. Я знаю, где есть подходящий залив, надежно укрытый от посторонних глаз. А море здесь теплое и ласковое.
— И мы могли бы устроить там обед на природе, — оживилась Розамунда.
— Отличная мысль, моя милая! — согласился граф. Вернувшись к лорду Макдаффу, Патрик и Розамунда застали там предпраздничную суету. Слуги готовились к приему, обещанному графом немецкой баронессе и назначенному на следующий день. Предстояло немало работы. Повар собрал для графа корзинку с провизией, положив туда свежий хлеб, мягкий сыр в восковой оболочке, половинку жареного цыпленка, нарезанную тонкими ломтиками розовую ветчину и тяжелую гроздь зеленого винограда. Приложив к закускам бутылку красного вина, он вручил корзинку своему помощнику, чтобы тот отнес ее графу.
Розамунда поднялась в их апартаменты, чтобы переодеться в более простое и удобное платье. Она выбрала легкую темную юбку и блузку. Энни не было ни видно, ни слышно, но Розамунда отлично справилась со своим туалетом сама. Вошел граф, и они вместе принялись рассматривать наброски, сделанные художником угольным карандашом. Розамунда была изображена обнаженной в ванне, выходящей из ванны и в те моменты, когда вытиралась. Художник запечатлел и графа — одного и в ванне с Розамундой. Последний рисунок заставил ее покраснеть от стыда, потому что их поза явно выдавала то, чем они занимались.