Тот, о ком шла речь, находился в это время в соседней комнате и отлично себя чувствовал. При взгляде на него не оставалось сомнений: он подмял под себя всю кафедру после исчезновения профессора, если не раньше.
— Не стану отрицать, между мною и профессором случалось непонимание, господин комиссар. — Разговаривая с Рильски, Минальди был приторно-вежлив и отводил глаза. — Но незначительно профессионального характера, я бы даже сказал — идеологического. Профессор Крест-Джонс с некоторых пор поменял свой взгляды на миграцию, и, должен признаться, я был шокирован, поскольку, когда он пригласил меня на кафедру, мы были настроены на одну волну… Сколько уж лет тому назад? Эрмина должна помнить, извините, госпожа Крест-Джонс. Так вот, прежде профессор был ярым приверженцем метизации, как и я, как и вы. Но вдруг развернулся на сто восемьдесят градусов и заделался сторонником приостановки притока людей других национальностей, развития местной экономики для устранения главных причин миграции, удушения в зародыше переселения коренного населения, словно это кому-то под силу! Это равнозначно признанию того, что эмиграция для него превратилась в источник опасности, сама по себе стала представлять опасность. Охранительная позиция правого толка, в корне нереалистическая. Это очевидно: люди не желают сидеть на месте и переезжают не только для того, чтобы башлять — говорю вам, как думаю, — и никто им этого не запретит, даже сам профессор Крест-Джонс. Орды перемещающихся людей не задумываясь пройдут по его исследованиям, столь дорогим профессорскому сердцу, и по его новому званию доктора honoris causa, ибо таков смысл исторического развития! Мы обязаны встретить нелегалов лучшими человеческими условиями, какие только возможны, а не пытаться их прикармливать — из этого все одно ничего не выйдет — жалкими премиями за возвращение! Но что поделаешь, дряхлея, человек отвыкает думать, начинает нести невесть что, пока однажды это не превращается просто в бред.
Тут Пино Минальди спохватился, что зашел слишком далеко и переступил границы, намеченные им самим в разговоре с полицией, на полуслове оборвал свою речь, подобострастно уставился своими черными глазенками на комиссара и стал похожим на ребенка, удивленного тем, что сломал свою игрушку.
— Э-э, комиссар… — Он колебался, словно имя выскочило у него из головы. — Вы ведь комиссар Рильски? — Ассистент слегка отстранился. — До сих пор мне не представилось случая познакомиться с вами, и потому я удивлен… как бы это сказать: вы слегка похожи на профессора, фамильное сходство, вам уже об этом говорили? Те же черты лица, то же выражение, те же глаза, только вот цвет…
Ну конечно, ему об этом говорили. В тот незабываемый день, когда юного Себастьяна представили семейству Крестов, его племянник Нортроп узнал себя в пятилетнем мальчугане — те же брови, та же улыбка. Разница же между ними была именно в цвете: Себастьян был чернявым, а Нортроп ослепительно светлым. Особенно похожи были глаза, что прямо-таки вызывало чувство неловкости — миндалевидные, с лукавинкой и робостью одновременно, правда, и цвет глаз был разным: голубой у Нортропа, темно-карий у Себастьяна. Тонкие и насмешливые губы у обоих то складывались в гримасу, то растягивались в улыбке. Схожесть была разительная, но никто в семье об этом даже не заикнулся. То ли с этого дня, то ли по мере того, как Себастьян наведывался по воскресным дням в дом патриарха, но только Нортроп принялся подмечать, какие все же различия существуют между ним и незваным гостем. Однажды, когда его малолетний дядя пачкал акварелью листы бумаги «Кансон», разложенные перед ним на столе в гостиной его сводной сестрой Гризельдой, Нортроп склонился над его затылком, желая проверить, нет ли у дяди такой же розовой родинки за левым ухом, как у него самого. Слава Богу, черты Сильвестра Креста не совсем одинаково передались по наследству двум продолжателям его рода! Еще Нортроп был очень горд тем, что выше и статнее чернявого Себастьяна, скорее коренастого. Зато смоляные волосы и темные глаза придавали Себастьяну более мужественный и серьезный вид, «старше своих лет», «слегка диковатый», как говорили домашние. «Прямо-таки крошечный мужчина», — не без подтекста изрекала Гризельда, поскольку ей было все же трудно свыкнуться с мыслью, что ее единокровный брат младше ее сына.
К счастью, через год это кончилось, поскольку роковая брюнетка Трейси Джонс, прослывшая токсикоманкой и с истинно королевским размахом презираемая семейством Крестов, скончалась, попав в «довольно-таки сомнительную аварию». (Это также мнение Гризельды.) «Бедняжка Себастьян» тут же был отправлен в интернат. С годами Нортропу все реже доводилось слышать о своем дяде, темноволосом клоне светловолосого деда, который изящно покинул сей свет на семьдесят пятом году жизни.
— Дальнее родство. Его отец был моим дедом. — Рильски взбесило, что приходится распространяться на эту тему, тем более что родство вовсе не было таким уж дальним. Одновременно порадовало то, с каким ошалелым видом уставился на него Минальди, явно запутавшийся в генеалогии этого семейства, которое не переставало его надувать. — Так как же, господин… э-э-э…
— Минальди, Пино Минальди, — как можно почтительнее молвил тот.
— Господин Минальди, инспектор Попов, с которым вы уже беседовали, встретится с вами, прошу вас быть в полном его распоряжении, само собой, держать его в курсе и постараться вспомнить: распорядок дня профессора, с кем он встречался в последнее время, в общем, все, что может иметь отношение к его исчезновению. А я желал бы обратиться к его наработкам, всему, над чем он трудился: картотека, архивы, дискеты, пароль к компьютеру, словом, все…
Чем занимался его двойник, столь смутивший его когда-то и так быстро исчезнувший из поля зрения семьи? Рильски ровным счетом ничего об этом неизвестно. Специалист по истории миграций — допустим, но миграций кого, куда, как и когда? Ныне чуть ли не каждый делит себя между двумя странами, двумя женщинами, двумя языками, двумя стульями, двумя бедами. И Нортроп в том числе: разрывается сразу между несколькими преступлениями, ничего не попишешь!
— Свой ноутбук он, должно быть, взял с собой, его нет ни дома, ни на кафедре. Ничего удивительного, профессор с ним никогда не расставался. Но база данных в вашем распоряжении. С материалами за те четыре года, что мы пашем на его увлечение, можете ознакомиться. Вообще-то электронная база — моя епархия, я ему в этом помогал, если не подготовил ее всю целиком. Только дайте себе труд заглянуть в эту сокровищницу, узнаете все о крестовых походах.
В словесном потоке, который до того обрушила на него Эрмина, комиссар уже уловил что-то о хобби мужа. Эрмина была уверена, что Рильски знал о мании ее мужа, как и все вокруг. «Как, разве нет?» — поразился Минальди. Ну не будет же он оправдываться перед этим вертлявым субчиком, этого только не хватало! Они ведь были едва знакомы, да и то в детстве. Ну, если вкратце, в процессе изучения истории средних веков Себастьян заинтересовался происхождением своего отца и побывал в Пловдиве, болгарском городе, бывшем Филиппополе, откуда родом Кресты. Никто толком не знает, что он там откопал, но Эрмина рассказывала, будто бы во время этого путешествия он вел дневник, куда заносил тщательным образом все, что с ним произошло — разговоры, свидетельства, какие-то сведения, все это довольно хаотично и, конечно же, top secret. [29] Единственное, в чем он неопровержимо убедился — хотя Эрмина считает это малодостоверным и надуманным, — так это в значении самой фамилии.