— А эти двое, мужчина и женщина, между которыми сирена… кажется, символ вожделения?
— А ты не находишь, что фасад собора какой-то не католический, скорее византийский или арабский. Что ты о нем скажешь? Если только и он тоже не вышел прямиком из недр вулкана, как Черная Мадонна? [100]
— А ведь «вел» в слове «Велэ» — тот же корень, что и «Hell». [101] Я же тебе говорил, мы в соборе Преисподней.
— Думаешь, тут и духи водятся?
— Не стоит преувеличивать, хотя и впрямь эта Черная Мадонна меньше похожа на матерь Иисуса, чем на Черную Мадонну алхимиков.
— А все эти дикие звери — лисы, львы, волки, медведи, чьи морды торчат из листьев декора, идущего по фризу монастыря?
— Тогда все это водилось в горах, люди жили в суровом братстве с живым миром.
— Кто про что, а ты про охоту! А я думаю, люди представляли себя в облике животных, как художники грота Ласко, изображавшие себя в виде бизона или лошади.
— Посмотри, слово «Аллах» арабской вязью вырезано на стене! Неплохо, да? И это в эпоху крестоносцев!
— А купола, а византийский фасад? Да этот собор поистине творение дьявола! А еще объявлен ЮНЕСКО национальным достоянием… да от него попахивает серой, тебе не кажется?
— Ты упорствуешь в своем видении христианства как чего-то ангельского, тогда как христианская вера всегда была горнилом, печным алхимическим тиглем, я тебе тысячу раз говорил.
— Я видела внизу в киоске книгу: «Смерть в соборе, или Открытая дверь». Напомни мне, чтобы я снова туда заглянула перед уходом. Тебе ничего это название не говорит?
— Все написано заранее, кроме того, само место словно предназначено…
Си-Джей рассеянно прислушивается к их разговору, то удаляясь, то вновь возвращаясь к парочке туристов, то досадуя, что не одинок, то радуясь этому. Он взобрался на скалу Корнель, состоящую из вулканических коричневых и черно-янтарных пород, пемзы и оливково-серого андезита, одолев сто тридцать четыре ступени лестницы, и как вкопанный застыл перед воротами из кедра этого романского собора, который с V по XII века штопал плащ Арлекина, накладывая на него то восточные, то испанские заплаты. Природа и История, лава и вера, восточные и западные мифы причудливо переплелись в нем, создав неповторимый облик Оверни.
Помнил ли кто-нибудь в этих местах об Адемаре? Культ Богоматери все еще жил в камнях, видевших крестоносцев, отправившихся в путь в день Успения Пресвятой Богородицы 15 августа 1096 года. Dio le volt. [102] Звучавшая в ту пору провансальская речь словно пропитала стены, скалу, фрески «Святые жены-мироносицы», «Мученичество святой Екатерины Александрийской», «Архангел Михаил» и теперь отовсюду обрушивалась на Си-Джея.
Со времен друидов в этих местах обитали призраки. И раз уж от них все равно никуда не деться, историк предпочел иметь дело с призраком сына графа де Валантинуа, до того, как стать епископом, носившего рыцарские доспехи. Вот он выходит из-за Черной Мадонны со сшитым из двух лоскутов красной шерсти крестом, прикрепленным ему на грудь Папой в Клермоне. Адемар тоже, наверное, ложился на этот камень Хвори — чудодейственную реликвию, перенесенную внутрь собора. Си-Джей преклоняет перед святыней колени, а затем простирается на огромном куске антрацита, обнимая его, как делали раньше, да и сейчас еще делают паломники. Тысячи людей шлифовали поверхность камня своими горячечными телами, ощущая, как в них проникает тепло.
С тех пор, как Мадонна в романскую эпоху появилась на холме Анис, здесь, подле вулканического дольмена, собирая вокруг себя первых последователей Христа, язычество постепенно отступало, и культ друидов отошел в прошлое. Собор в Пюи наряду с Шартрским — самые древние храмы, освященные в честь Пресвятой Девы.
Ризничий делает вид, что тушит наполовину сгоревшие свечи, а сам зорко поглядывает поверх очков — что там поделывает странный посетитель, похожий на призрак? Когда же в неф входит г-жа Лебон, дирижер хора, ежедневно наведывающаяся в собор перед тем, как съесть луковый суп, предписанный ей диетологом, ризничий подбородком указывает ей на внушающего опасения поклонника старины.
Качнувшись всем своим внушительным телом в сторону призрака, она мелодичным голосом заводит с ним разговор.
— Наш собор знаменит во всем мире, входит в список памятников культуры, взятых под охрану ЮНЕСКО… вы, конечно, это знаете. — Голос г-жи Лебон контрастирует с ее размерами. — Кружева, которыми славится наш край, интересны только дамам, да и то не всем… — Тут г-жа Лебон скроила презрительную мину, поближе подойдя к незнакомцу.
Адемар боготворил Деву Марию, его «Dio le volt» вылилось затем в яростный гимн «Salve Regina», потрясший всю землю, а весть о том, что последовало за этим, долетела до островов Океании — все это Си-Джей знает наизусть, в частности, благодаря свидетельству монаха Роберта. Именно Дева из Пюи с помощью старой песни во все время долгого перехода охраняла крестоносцев — и сброд, и горожан, и рыцарей, именно она обращалась к ним устами Адемара: «Когда французы видят, что страна полнится шумом, что долы и ланды заняты турками, не удивляйтесь тому, что есть хворые. Но смелость обретают имеющие веру. Спаситель, распятый на кресте, говорил, что его дети отомстят за него мечами из стали. На горе Фавор, как гласит Писание, в день Страшного Суда вострубят четыре трубы. Мертвый воскреснет, и все человечество возродится к жизни. Вы узреете сто тысяч святых, избранных Богом. Взгляните на сарацин, на их темные лица. Послушайте, как они галдят и шумят. Пусть каждый из вас будет ловок, нанося удар, и пусть захваченное прославит имя Господа. Я беру на себя ваши грехи, как большие, так и малые. Во имя покаяния, бейте сарацин!» — так писал знаменитый хроникер.
Свирепым воином был этот Адемар, мушкетер Марии и ее Сына задолго до Ришелье и романа плаща и шпаги Александра Дюма. «Один за всех, все за одного», — звучало уже в проповеди Адемара, воздействуя на слабых духом и трусливых. Он горько плакал, когда пятьдесят из его рыцарей попали в руки сарацин и были обезглавлены, но умел быть суровым, когда среди самих крестоносцев начинался разброд и их оставляло желание воевать с врагом. Си-Джей думает так же, как и Гибер де Ножан из «Gesta Dei per Francos», [103] он сравнивает Адемара с Моисеем, а его смерть, случившуюся за год до завоевания Иерусалима, со смертью еврейского патриарха. Моисей из Пюи? Почему бы нет? Становится ли Адемар впоследствии сторонником мирного развития событий? Во всяком случае, старается не допустить вооруженного столкновения между князьями-крестоносцами, стопорит месть своих подопечных еретикам. Возможно ли это? Только Пресвятая Дева могла направлять его в столь разнонаправленных поступках, наделив особой аурой, которой лишены все остальные вожди. После смерти епископа в августе 1098 года князья стали действовать по своему усмотрению, и это привело к фатальному исходу. Если взглянуть на те далекие события с позиций сегодняшнего дня, Адемар Монтёйльский предстает эдаким Моисеем, которому не чужд дух Осло. (Однако не будем заходить так далеко! Это всего лишь мысли вслух, некий анахронизм. Явившись слишком рано в слишком старый мир, Адемар просто не мог зайти так далеко; товарищи объявили о «чуме» и закопали его в том самом месте, где он нашел Святое копье, а что там было на самом деле — поди узнай.) Адемар явно пытался снизить накал страстей, видимо, с самого начала предчувствуя, что их всех ждет в конце. Однако прочие уперлись, и по земле прокатилось несколько крестовых походов. Сколько именно — четыре, пять, шесть, семь или больше? А потом еще войны эпохи Возрождения против тех, кто не такой, как ты, а потом колониальные, мировые… И это еще не конец. Эбрар же пошел дальше Адемара, предпочтя войне и смерти жизнь и созидание, приведшие в конце концов к появлению на свет Си-Джея. Пусть эта жизнь и была все равно соткана из насилия, страха, одиночества, успехов, предательств, бессмысленности, славы и небытия, войны и страха, терроризма, Холокоста, Хиросимы, камикадзе, преступлений (тот же Си-Джей тому пример).