Горестной вести: когда о погибели сына услышит».

Так говорил он, рыдая. Старейшины рядом вздыхали,

Каждый о том вспоминая, что дома в чертогах оставил.

Видя их в горе таком, почувствовал жалость Кронион.

Быстро Афине-Палладе слова он крылатые молвил:

«Дочь моя, ты ведь совсем отступилась от храброго мужа

Или тебя Ахиллес уж больше теперь не заботит?

Вон он — видишь? — сидит впереди кораблей пряморогих,

Горько печалясь о милом товарище. Все остальные

Сели обедать; один Ахиллес не касается пищи.

Но подойди-ка и нектар с приятной амвросией капни

В грудь Пелеева сына, чтоб голод к нему не явился».

То, что сказал он Афине, давно и самой ей желалось.

С соколом схожая быстро летающим, звонкоголосым,

Ринулась с неба она сквозь эфир. Между тем уж ахейцы

Вооружаться по стану спешили. Паллада-Афина

Каплями нектар влила с амвросией в грудь Ахиллеса,

Чтобы мучительный голод в колени ему не спустился,

И воротилась сама во дворец крепкозданный Кронида

Мощного. Хлынули прочь от судов быстроходных ахейцы.

Как без счета несется холодными хлопьями с неба

Снег, угоняемый вдаль проясняющим небо Бореем,

Так же без счета из быстрых судов выносили ахейцы

В выпуклых бляхах щиты и шлемы, игравшие блеском,

Крепкопластинные брони и ясени пик медножальных.

Блеск поднимался до неба; вокруг от сияния меди

Вся смеялась земля, и топот стоял от идущих

Воинов. Там, посредине рядов, Ахиллес облачался.

Зубы его скрежетали; как огненный отблеск пожара,

Ярко горели глаза; а в сердце спускалось все глубже

Невыносимое горе. Гневясь на троянцев, надел он

Божий дар, над которым Гефест утомился, работав.

Прежде всего по прекрасной поноже на каждую голень

Он наложил, прикрепляя поножу серебряной пряжкой;

Следом за этим и грудь защитил себе панцырем крепким,

Бросил на плечи свой меч с рукояткой серебряногвоздной,

С медным клинком; а потом огромнейший щит некрушимый

Взял. Далеко от него, как от месяца, свет разливался.

Так же, как если на море мелькнет пред пловцами блестящий

Свет от костра, что горит в одинокой пастушьей стоянке

Где-то высоко в горах; а пловцов против воли уносят

Ветры прочь от друзей по волнам многорыбного моря.

Так от щита Ахиллеса, — прекрасного, дивной работы, —

Свет достигал до эфира. На голову шлем он тяжелый,

Взявши, надел. И сиял, подобно звезде лучезарной,

Шлем этот с гривой густой; развевались вокруг золотые

Волосы, в гребне его укрепленные густо Гефестом.

Вооружившись, испытывать стал Ахиллес богоравный,

В пору ль доспехи ему и легко ли в них движутся члены.

Были доспехи, как крылья, на воздух они поднимали!

Вынул потом из футляра отцовскую пику. Тяжел был

Крепкий, огромный тот ясень; никто между прочих ахейцев

Им не мог потрясать, — лишь один Ахиллес потрясал им, —

Ясенем тем пелионским, который с вершин Пелиона

Дан был в подарок Пелею Хироном, на гибель героям.

Автомедонт в это время и Алким коней запрягали,

Им ремни надели грудные, прекрасные видом,

После того их взнуздали, а вожжи назад натянули,

К кузову их прикрепив. Тогда, захвативши блестящий

Бич, по руке ему бывший, поспешно вскочил в колесницу

Автомедонт, а за ним Ахиллес, облачившийся к бою,

Как Гиперион лучистый, доспехами ярко сияя.

С грозною речью к отцовским коням Ахиллес обратился:

«Ксанф и Балий, Подарги божественной славные дети!

Нынче иначе умчать седока постарайтесь из боя

В толпы густые данайцев, когда мы насытимся боем,

И, как Патрокла, его там лежать не оставьте убитым!»

Из-под ярма Ахиллесу ответствовал конь резвоногий

Ксанф, головою поникнув бессмертною; длинная грива,

Из-под яремной подушки спустившись, касалась дороги.

Голос вложила в него человеческий Гера богиня.

«Сын могучий Пелид, тебя еще нынче спасем мы.

Но приближается день твой последний. Не мы в этом оба

Будем повинны, а бог лишь великий с могучей судьбою.

И не медлительность наша виною была, и не леность,

Если похитили с тела Патрокла доспех твой троянцы.

Бог, меж всех наилучший, рожденный Лето пышнокудрой,

Сбил его в первых рядах и Гектору славу доставил.

Хоть бы бежать наравне мы с дыханием стали Зефира,

Ветра, быстрее которого нет, говорят, — но и сам ты

Должен от мощного бога и смертного мужа погибнуть!»

Ксанфу на этих словах Эринии голос прервали.

Вспыхнувши гневом, коню отвечал Ахиллес быстроногий:

«Что ты, Ксанф, пророчишь мне смерть? Не твоя то забота!

Знаю я сам хорошо, что судьбой суждено мне погибнуть

Здесь, далеко от отца и от матери. Но не сойду я

С боя, доколе войны не вкусят троянцы досыта!»

Молвил — и с криком вперед коней своих быстрых погнал он.

Песнь двадцатая Битва богов

Так вкруг тебя, ненасытный в боях Ахиллес, собирались

Близ кораблей изогнутых ахейцы, тогда как троянцы

Стали с другой стороны, на возвышенной части равнины.

Зевс же с вершины Олимпа, горы, пропастями богатой,

Дал приказанье Фемиде бессмертных созвать на собранье.

Всюду прошедши, велела сойтись она к зевсову дому.

Кроме реки Океана явились все реки, явились

Нимфы бессмертные, жизнь проводящие в рощах прекрасных,

Нимфы источников, рек и влажных лугов травянистых.

Все собрались во дворце облаков собирателя Зевса,

В портике гладком усевшись, который родителю Зевсу

Сын его сделал Гефест с великим умом и искусством.

Так собрались они в доме Кронида. Земли потрясатель,

Тоже послушавшись зова, из моря пришел на собранье.

Сел в середине и Зевса о целях расспрашивать начал:

«Ты для чего, Молневержец, богов на собранье созвал?

Или ты что замышляешь насчет аргивян и троянцев?

Бой рукопашный сейчас у них разгорается жаркий!»

Зевс, собирающий тучи, на это сказал Посейдону: