— Полтора года назад,— поправила дочь.— Элинор, конечно, об этом еще не думает, зато он, несомненно, думает. И он сумеет добиться ее согласия, если мы не примем мер.
Этого бедный мистер Хардинг никак не ожидал. Его зятем, мужем его любимицы станет именно тот единственный в мире человек, к которому он питает глубокую неприязнь! Он не знал, хватит ли у него сил снести такое несчастье. Есть ли основания для столь страшных предположений? Он привык в житейских делах полагаться на здравый смысл и опытность своей старшей дочери. Она редко ошибалась в оценке характеров людей, их побуждений и возможных поступков. Она предсказала брак Элинор и Болда; она с одного взгляда поняла характер нового епископа и его капеллана — неужели сбудется и эта ее догадка?
— Но ты же не думаешь, что он ей нравится? — повторил он.
— Однако, папа, я не могу и сказать, что он ей не нравится. Почему он навещает ее, как добрый знакомый, хотя его вообще не следовало пускать в дом? Почему она обсуждает с ним ваши планы и ваше положение? На званом вечере у епископа она разговаривала с ним добрых полчаса!
— По-моему, он тогда ни с кем не разговаривал, кроме дочери Стэнхоупа,— вступился за свое дитя мистер Хардинг.
— О, мистер Слоуп умнее, чем вы думаете, папа, и плетет не одну сеть.
Надо отдать должное Элинор: подозрения, что она испытывает к мистеру Слоупу сердечную склонность, были совершенно несправедливы. Она так же не собиралась замуж за мистера Слоупа, как и за епископа: ей и в голову не приходило, что мистер Слоуп может оказаться претендентом на ее руку. Более того, после смерти мужа она вообще ни разу не подумала о новом супружестве. И тем не менее, в отличие от остальных грантлитян, она действительно уже не питала к мистеру Слоупу отвращения. Она простила ему его проповедь. Она простила ему и приверженность к низкой церкви, и школы дня субботнего, и пуританские замашки. Она простила ему фарисейскую надменность, простила даже лоснящуюся физиономию и приторные вульгарные манеры. А научившись смотреть на все это сквозь пальцы, разве не могла она со временем увидеть в мистере Слоупе будущего супруга?
Следует также сказать, что и он пока еще не был виновен в приписываемом ему преступлении. Каким образом этот человек, обыкновенно столь зоркий, не заметил, что молодая вдова не только красива, но и богата, объяснить невозможно. Но это было так. Мистер Слоуп обхаживал миссис Болд с той же целью, с какой он обхаживал прочих барчестерских дам — чтобы усилить свою партию. Впоследствии он исправил свою ошибку, но это было уже после его беседы с мистером Хардингом,
Архидьякон вернулся домой только перед самым обедом, и мистеру Хардингу не удалось поговорить с ним до этой церемонии. Доктор Грантли был, по-видимому, в превосходном настроении и приветствовал тестя с той шутливой торжественностью, которая обычно означала, что все идет так, как ему хочется.
— Все устроено, дорогая,— сообщил он жене, когда мыл руки в туалетной, а она, по обыкновению, слушала его, сидя в спальне.— Эйрбин согласился взять приход. Он приедет на той неделе.— И архидьякон принялся растирать руки и лицо с энергией, означавшей, что приезд Эйрбина был большой победой.
— Он приедет к нам в Пламстед? — спросила жена.
— Он обещал погостить у нас месяц, пока будет знакомиться со своим приходом. Эйрбин тебе понравится. Он джентльмен во всех отношениях и приятнейший собеседник.
— Он ведь большой чудак?
— Ну... у него есть свои странности, но ничего, что могло бы показаться тебе неприятным. Во всем Оксфорде нет другого столь стойкого защитника церкви. Право, не знаю, что бы мы без него делали. Я очень рад, что он будет возле меня, и если кто-нибудь может осадить Слоупа, так это Эйрбин.
Преподобный Френсис Эйрбин был профессором колледжа Лазаря, любимым учеником великого Гвинна и таким приверженцем высокой церкви, что когда-то чуть было не упал в католический омут. Это был поэт, полемист, всеобщий любимец в Оксфорде, красноречивый проповедник, остроумный, чудаковатый, насмешливый, энергичный, добросовестный человек и, как гордо объявил архидьякон, джентльмен во всех отношениях. В дальнейшем мы познакомимся с ним поближе, а пока следует лишь добавить, что доктор Грантли только что предложил ему приход Св. Юолда, которым он распоряжался как архидьякон. Этот приход лежит у самых границ Барчестера. В него входит даже часть нового предместья, а от городских ворот до его хорошенькой церквушки и дома священника меньше мили.
Приход Св. Юолда приносит не больше трехсот — четырехсот фунтов в год и обычно давался священнику, состоявшему при соборном хоре. Но когда эта вакансия открылась теперь, архидьякон решил, что ему следует усилить свою партию каким-нибудь столпом — если, конечно, оный столп согласится стать священником бедного прихода. Он обсудил это дело со своими собратьями — не искательно, как человек, желающий использовать данные ему полномочия для собственной выгоды или выгоды своих близких, но как тот, кто знает, что от правильного распоряжения вверенным ему имуществом во многом зависит благополучие церкви. Он назвал им мистера Эйрбина так, словно решение зависело от них, и они единодушно признали, что лучшего выбора сделать нельзя, если, конечно, мистер Эйрбин согласится.
Если мистер Эйрбин согласится! В том-то и заключалась трудность. Мистер Эйрбин был видной фигурой — во всяком случае, в церковных сферах. Правда, он не был богат, так как не имел иных доходов, кроме своего профессорского жалованья, но он и не стремился к богатству, будучи, разумеется, холост; почти все свое время он посвящал участию в печатных и устных дебатах относительно прав и деятельности церкви, к которой он принадлежал. Архидьякон оборонял ее земные сокровища, а мистер Эйрбин — духовные, причем оба заботились не столько о собственном благе, сколько о благе других.
Вот почему было сомнительно, что мистер Эйрбин согласится стать священником прихода Св. Юолда, и доктор Грантли сам поехал в Оксфорд, Вместе с доктором Гвинном он убедил прославленного богослова, что долг призывает его в Барчестер. Тут действовали и скрытые пружины: последнее время мистер Эйрбин вел ожесточенный спор об апостолической преемственности не более и не менее как с мистером Слоупом! Они не были знакомы, но в печати не щадили друг друга. Мистер Слоуп для придания силы своим аргументам назвал мистера Эйрбина филином, а мистер Эйрбин в ответ намекнул, что мистер Слоуп — апостат. Битва завязалась на страницах “Юпитера”, этой влиятельнейшей газеты, редактор которой склонялся к взглядам мистера Слоупа. Впрочем, ее читателям дискуссия скоро надоела, и поэтому одной из ядовитейших инвектив мистера Слоупа было предпослано сообщение, что в дальнейшем письма преподобных джентльменов будут печататься лишь на правах объявлений.
Однако были найдены менее дорогостоящие способы публикации ответов, и война бушевала вовсю. Мистер Слоуп утверждал, что священника делает священником главным образом его внутренняя преданность своим пастырским обязанностям. Мистер Эйрбин настаивал, что человек не может быть священником и не обретает ни единого пастырского свойства, если на него не возложит руки какой-нибудь епископ, который, в свою очередь, стал епископом вследствие возложения на него еще чьих-то рук, и так далее, до одного из апостолов. Противники постоянно поднимали друг друга на рога силлогизмов, но обоим это ничуть не вредило и война кипела себе и кипела.