Остаюсь дражайшая миссис Болд, искренне ваш
Обадия Слоуп.
Барчестер, пятница”.
В целом это письмо, если учесть, что мистер Слоуп намеревался завязать с Элинор короткие отношения, было бы не так уж плохо, если бы не упоминание о кудрях. Джентльмены не пишут дамам об их кудрях, разве что между ними уже существует самая большая короткость. Но мистер Слоуп, разумеется, не мог этого знать. Ему очень хотелось придать своей эпистоле нежный тон, но он счел это неразумным, предвидя, что она будет показана мистеру Хардингу. Просить же Элинор никому письма не показывать он не стал, понимая, что просьба эта все равно исполнена не будет. А потому он укротил свою страсть, не подписался “весь ваш” и ограничился хвалой кудрям.
Запечатав письмо, он отправился в дом миссис Болд, узнал у служанки, что вечером в Пламстед будут отправлены некоторые вещи, и со многими наставлениями поручил письмо ее заботам.
Сейчас мы последуем за мистером Слоупом и не расстанемся с ним до конца дня, а к его письму и роковым последствиям этого письма вернемся в следующей главе.
Одна старинная песенка дает ухажерам здравый совет:
Со старой любовью сперва развяжись,
Коль новую вздумал искать.
Эта мудрая максима была неведома мистеру Слоупу, а потому, написав письмо миссис Болд, он отправился с визитом к синьоре Нерони. Впрочем, трудно сказать, какая любовь тут была старой, а какая новой, поскольку обе они овладели сердцем мистера Слоупа почти одновременно. Но стрельба из лука Купидона по двум зайцам всегда опасна. Не следует забывать, что, садясь между двух стульев, можно больно ушибиться.
С другой стороны, мистер Слоуп ухаживал за миссис Болд, повинуясь лучшим своим инстинктам, а за синьорой — повинуясь худшим из них. Покори он вдову, ни у кого не было бы права порицать его. Ты, о читатель, я и прочие друзья Элинор узнали бы об этой победе с большим неудовольствием и отвращением, но сердились бы мы не на мистера Слоупа, а на Элинор. Епископ (обе его половины — как мужского, так и женского пола), настоятель и соборное духовенство, да и все духовенство епархии, не сумели бы найти ничего предосудительного в подобном союзе. Даже конвокация, сей таинственный и могущественный синод, никак не могла бы осудить его. Тысяча фунтов годового дохода и красавица жена не повредили бы голосу вдохновенного проповедника и не бросили бы никакой тени на праведность и благочестие образцового священника.
Но совсем не то обещало его знакомство с синьорой Нерони. Во-первых, он знал, что ее муж жив, а потому не мог ухаживать за ней с честными намерениями. Во-вторых, даже будь это возможно, в ней не было ничего, что побудило бы его ухаживать за ней с честными намерениями. Она не только была бесприданницей, но из-за своего несчастья вообще не годилась в жены человеку, которому нужна была деятельная помощница. Мистер Слоуп знал, что она — беспомощная, навеки прикованная к постели калека.
И все же мистер Слоуп ничего не мог с собой поделать. Он сознавал, что поступает неразумно, часами засиживаясь в малой гостиной доктора Стэнхоупа. Он сознавал, что безвозвратно потеряет миссис Болд, если свет узнает о его времяпрепровождении. Он сознавал, что скоро его начнет преследовать молва и до барчестерских черных сюртуков дойдут слухи — преувеличенные слухи о том, как он вздыхает у ног синьоры. Он сознавал, что поступает противно всем своим жизненным правилам, противно тем принципам, которые должны были привести его на вершину успеха. Но, как мы уже сказали, он ничего не мог с собой поделать. Впервые в жизни им овладела необоримая страсть.
У синьоры не было и этого оправдания: мистер Слоуп оставлял ее столь же равнодушной, как и двадцать его предшественников. Она охотно, даже жадно принимала его поклонение. Он оставался пока наиболее значительной мухой Барчестера, угодившей в ее паутину, а синьора была могучим пауком, плела чудеснейшие сети и не могла жить, не ловя мух. Это было тем более дурно, что пойманные жертвы были ей не нужны. Она не могла пожрать их матримониально, подобно юным паучихам, чью паутину обычно ткут их маменьки. Не могла она съесть их и менее законным путем. Ее злополучное положение делало невозможным бегство с любовником. Нельзя же бежать с дамой, которой нужны трое слуг, чтобы поднять ее с кушетки.
Синьора не пылала страстью. Пора любви для нее давно миновала. Она испепелила свое сердце — то сердце, которое у нее вообще имелось,— на заре юности, в том возрасте, когда мистер Слоуп думал только о второй книге Евклида и о небольшом должке продавцу сластей. Годами она была моложе его, но в чувствах, в знании любовных дел, в искусстве интриги неизмеримо старше. Ей необходимо было видеть кого-то у своих ног. Она всегда жила только этим. Она наслаждалась своей властью и искала ее. Она похвалялась перед сестрой, что сумеет свести с ума любого мужчину, и сестра, столь же свободная от женской скромности, как и она сама, добросердечно полагала, что бедная калека, которую судьба лишила обыкновенных радостей, имеет право на подобное развлечение.
Мистер Слоуп был влюблен без памяти, хотя и не понимал этого. Синьора приколола его к пробке5 точно мальчишка таракана, для того, чтобы любоваться, как он вертится в смертных муках. II она прекрасно понимала, что делает.
Мистер Слоуп, добавив к своему костюму все украшения, допустимые для священника, отправляющегося с визитом, как-то: новый галстук, новые перчатки, свежий носовой платок и soupcon [24] отнюдь не излишних духов, — около трех часов поднялся на крыльцо доктора Стэнхоупа. В этот час синьора обычно бывала одна в малой гостиной. Ее матушка еще не спускалась. Отца не было дома, или он уединялся в своем кабинете, Берти никогда не было дома, а Шарлотта покидала гостиную, если думала, что визитер ищет общества Маделины. Она считала, что поступает как добрая сестра.
Мистер Слоуп привычно спросил доктора Стэнхоупа, а лакей привычно ответил, что синьора в гостиной. Туда мистер Слоуп и направился. Синьору он, как обычно, застал лежащей на кушетке с французским романом под рукой. Прелестный инкрустированный бювар на столике перед ней был открыт. Она писала.
— А, это вы, друг мой,— сказала она, протягивая ему над пюпитром левую руку.— Я не ждала вас и вот начала вам писать...
Мистер Слоуп взял очаровательную нежную ручку — весьма очаровательную и весьма нежную,— склонил над ней свою большую рыжую голову и поцеловал ее. Это зрелище стоило бы посмотреть, стоило бы описать (будь это по силам автору), стоило бы запечатлеть на холсте. Мистер Слоуп был массивен, неуклюж, громоздок и от влюбленности особенно неловок. Дама, как мы не раз говорили, была прекрасна и воздушна; все в ней и вокруг было изящным и утонченным, ее рука в его ладонях казалась розой среди моркови, а он, целуя эту руку, выглядел коровой, которая нежданно нашла вышеупомянутый цветок в своей кормушке. Синьора была прекрасна, как отдыхающая богиня, и владела собой не хуже, чем Венера, когда та обольщала Адониса. II подумать, что подобная грация и подобная красота пускались в ход ради подобной цели!