Веки Халиды медленно опустились. Он на мгновение прижал пальцы к ее губам, и она, не удержавшись, их поцеловала. Но он тут же отнял руку, лаская ее лицо, любовно обводя каждую черту.
— Ты так прекрасна, — тихо выговорил он, — но, конечно, знаешь это, моя королева. Как можешь ты смотреться в зеркало и не видеть собственной прелести, моя драгоценная любовь?
И, нагнув темную голову, впился губами в ее сосок. Теплая влага его рта заставила ее распахнуть глаза. Из груди снова вырвался тихий крик. Другие мужчины ласкали ее груди, но ни один не поклонялся им, словно святыне.
Дагон продолжал сосать со всевозрастающей силой, и Халида ощутила странный жаркий поток внизу живота, в потаенном женском месте, ощутила и вздрогнула от изумления и восхищения. О, как нравится ей эта пульсирующая дрожь!
Она негромко застонала. Дагон снова поднял голову, но тут же припал к ее груди, убедившись, какое наслаждение ей дарит. На этот раз он принялся за другой сосок: лизал, обводил языком, пока Халида не начала извиваться под ним, не в силах себя сдержать.
Он подался вперед, целуя ее все жарче, раздвигая языком губы, и наконец добился своего: их языки вступили в любовный поединок. «Теперь, — спокойно подумал он, — пришло время для настоящего обольщения».
Он трудился над ее губами, как пчела, добывающая нектар из цветка. Халида что-то бормотала, неустанно двигаясь, не находя покоя. Но его губы продолжали прокладывать длинную цепочку жгучих поцелуев по ее телу, словно клеймя трепещущую плоть.
— Ч-что ты со мной делаешь? — охнула Халида дрожащим голосом.
Дагон приподнялся и взглянул ей в глаза.
— Ты веришь, что я не причиню тебе зла, моя королева? Если да, я дам тебе наслаждение, которого ты никогда раньше не ведала.
И пока она раздумывала, он неожиданно с изумлением понял, что в самом деле она ни разу не изведала радостей плоти.
— Д-да, — прошептала она, дивясь, уж не сошла ли с ума, если дала над собой волю этому человеку! Но Халида попросту не могла с собой совладать. Тело наполнилось восхитительной истомой, и она, пораженная открывшимся ей собственным невежеством, стремилась узнать больше. Правда, Зирас всегда предупреждал ее об опасности, поджидающей тех, кто позволял телу править разумом, но знал ли он, о чем говорил? А если знал, почему мешал ей испытать подобную сладость? Ничего, он за все ей ответит, но сейчас она сгорает от любопытства.
Дагон дал Халиде несколько минут, чтобы принять решение, но потом вновь принялся за дело, в надежде, что естественное любопытство не позволит ей остановиться. И оказался прав. Он принялся покусывать мягкую плоть ее бедер, и они раздвинулись сами собой. Такого же поцелуя удостоился ее венерин холм. Ее ноги разошлись еще шире. Язык Дагона пробежал по сомкнутым створкам. Халида задрожала, но Дагон раздвинул розовые лепестки и кончиком языка коснулся того бугорка, где, казалось, сосредоточилось ее наслаждение. Дыхание с шумом вырывалось из груди Халиды. Она будто теряла рассудок, по мере того как сладострастие все возрастало.
Что он делает? Во имя Суневы, что он с ней делает?
Его язык неустанно ласкал то местечко, о котором Зирас запретил ей даже думать. Ей следовало приказать Дагону остановиться, но сил не было. Кровь словно превратилась в тягучий горячий мед, и Халида, неизменно честная с собой и другими, поняла, что не желает прекращения этой чудесной муки.
— О да, — стонала она, — я приказываю тебе продолжать!
Но тут случилось нечто совершенно необычное. Она ощутила, как в ней растет и копится нестерпимое напряжение… и вдруг оно разбилось, как волна, набежавшая на берег, и медленно отхлынуло, оставив ее опустошенной и желающей чего-то большего.
Дагон отодвинулся, лег на спину и, подняв Халиду над собой, жадно потребовал:
— Сейчас, моя королева! Оседлай меня — и ты снова получишь удовольствие!
Халида, задыхаясь, осторожно, не спеша втягивала его напряженное копье в свой горячий влажный грот, не уверенная, что сможет поглотить его целиком, но тут же почувствовала, как стенки расступаются, растягиваются, охватывая мужскую плоть. Никогда и никто не наполнял ее до отказа!
Пораженная, она стала бешено скакать на нем и наконец, устав, всхлипнула:
— Почему ты не хочешь отдать мне свое семя, Дагон?
Он прикрыл глаза, изнемогая от блаженства быть с ней единым целым, но, услыхав ее жалобный крик, поднял ресницы. Прекрасное лицо превратилось в маску, маску человека, стремившегося к цели, но так ничего и не достигшего. Боги, значит, это правда! Халида никогда не достигала зенита любви, если верит, что для соединения с мужчиной необходимо лишь добиться, чтобы тот излился в нее.
Одним гибким движением он снова подмял ее под себя.
— Даже если я умру за это, Халида, ты все же поймешь сегодня ночью, что такое истинный экстаз, которого заслуживает каждая женщина! Обвей меня ногами, моя королева!
К его восторгу, она беспрекословно подчинилась. Он начал медленно погружаться в ее пылающий пульсирующий грот, с каждым выпадом входя все глубже. Дагон утопал в наслаждении, но хотел, чтобы и она разделила с ним страсть.
Это запрещено! Но кем и когда? Такие чудесные сказочные ощущения! И она совсем не чувствует себя униженной лишь потому, что находится под ним! Нет, кажется, самые ее кости плавятся, а за прикрытыми веками мелькают золотые искры, уносящие ее все выше в ночное небо. Она все острее чувствовала и отвечала на каждый мощный толчок его могучего орудия, пробивавшегося в самые глубины ее естества, неукротимый жар сжигал и поглощал ее. И безумное свирепое самозабвение палило, поглощало, и самые внутренности содрогнулись, когда ее тайный сад наполнился любовным нектаром. Халида громко вскрикнула, только сейчас осознав, что до этой минуты она не ведала, что происходит между мужчиной и женщиной. Глаза ее распахнулись, и она увидела, что Дагон улыбается, не торжествующе, не нагло, а от радости, которую они только что испытали.
— Я не знала, — просто объяснила она, чувствуя себя девственницей, которой овладели впервые.
Дагон заключил ее в объятия.
— Значит, я прощен за то, что соблазнил тебя на запретное, моя королева? — пробормотал он ей на ухо.
Халида тихо рассмеялась.
— Прощен, Дагон из Арамаса, — подтвердила она и, прижавшись к нему, потерлась щекой о гладкую влажную грудь. — Ты снова захочешь искушать меня?
— Если пожелаешь, моя королева. Мы еще не испытали многого из того, что бывает между мужчиной и женщиной. Скажи, Халида, неужели до сих пор ты не изведала истинного наслаждения? Но как это может быть, любимая? Ты настоящая, живая и страстная женщина!
— Возможно, богиня не хотела, чтобы я отдавалась блаженству, пока ты не ляжешь в мою постель, Дагон, — честно призналась она. — Зирас всегда предостерегал меня от соблазнов плоти, утверждал, что у королевы должна быть ясная голова, свободная от глупых сантиментов. Королевы Кавы правят только до тех пор, пока не влюбятся. Мне нравится править, но как мог Зирас скрывать от меня такое чудо? Завтра утром я все ему выскажу! Он у меня увидит!