Клайв посмотрел на неподвижное и какое-то пугающее лицо своей сестры, глядящей сквозь пар, поднимающийся от тарелки, и вспомнил о случившемся два месяца назад, когда еще лежал снег. Он прошел по коридору верхнего этажа босиком так, что она не слышала его шагов, и заглянул в ванную – дверь была открыта. Он не имел ни малейшего представления, что там стоит его сестра Пэтти. То, что он увидел, заставило его окаменеть. Если бы она хотя бы чуть-чуть повернула голову налево, то неминуемо увидела бы его.
Но она не заметила брата, потому что была слишком занята созерцанием собственной персоны. Пэтти стояла в ванной голая подобно изящным девушкам из просмотренного с первой до последней страницы журнала «Очарование мод», принадлежащего Фокси Брэнниген. Банное полотенце лежало у ее ног. Впрочем, Пэтти не относилась к числу; девушек, украшавших страницы журнала мод. Клайв знал это, да и она знала это тоже, судя по ее поведению. Слезы катились по ее прыщавым щекам. Крупных слез было очень много, но она не издавала ни звука. Наконец Клайвом овладело чувство самосохранения, и он на цыпочках oaaeeeся. Мальчик не сказал никому ни слова о случившемся, не говоря уже о самой Пэтти. Он не знал, какой будет реакция сестры на то, что ее младший брат видел ее с голым задом, но отчетливо представлял ярость Пэтти, когда она узнает, что Клайв застал ее плачущей (даже если этот плач и был таким беззвучным). Уж за это она точно его убьет.
– Я считаю, что мальчишки глупы и большинство из них пахнут испорченным домашним сыром, – сказала она тем весенним вечером и отправила в рот вилку с куском ростбифа. – Если один из них попытается назначить мне свидание, я просто засмеюсь.
– Ты еще изменишь свою точку зрения, крошка, – сказал отец, прожевывая свой ростбиф и не отрывая взгляда от книги, лежащей рядом с его тарелкой. Мама уже давно отказалась от попыток уговорить его не читать во время еды.
– Нет, не изменю, – ответила Пэтти, и Клайв понял, что она не изменит. Когда Пэтти что-то утверждала, то почти всегда держала слово. В ней было что-то, что Клайв понимал лучше его родителей. Он не был уверен, что она действительно собиралась – понимаете, по-настоящему – убить его, если он проговорится относительно «щипков Питера», однако рисковать не собирался. Даже если она и не убьет его всерьез, то уж обязательно найдет какой-нибудь эффектный и одновременно незаметный способ причинить ему неприятности, уж в этом можно не сомневаться. К тому же иногда «щипки Питера» вообще-то не были настоящими щипками. Они больше походили на поглаживание – так Пэтти гладила своего пуделя-полукровку Бренди. Он знал, что она делала это потому, что он вел себя плохо, хотя у него была тайна, которой он совсем не собирался делиться с ней: эти другие «щипки Питера», похожие на поглаживание, были даже приятными.
***
Когда дедушка открыл рот, Клайв подумал, что сейчас он скажет: «Пора идти домой, Клайви», – но вместо этого он произнес:
– Я хочу открыть тебе что-то, Клайви, если ты хочешь выслушать меня. На это не потребуется много времени. Ну как, хочешь послушать, Клайви?
– Да, сэр!
– Действительно хочешь, правда? – спросил дедушка с неуверенной улыбкой.
– Да, сэр.
– Иногда я думаю, что было бы неплохо украсть тебя у твоих родителей, чтобы ты всегда был рядом со мной.
Мне кажется, если ты всегда будешь рядом, я буду жить вечно, несмотря на плохое сердце.
Он вынул сигарету изо рта, бросил ее на землю и растоптал сапогом, поворачивая каблук из стороны в сторону, и затем засыпал окурок слоем земли, который сдвинул каблуком, – так, на всякий случай. Когда он снова посмотрел на Клайва, его глаза блестели.
– Я перестал давать советы давным-давно, – сказал он. – Лет тридцать назад или даже больше, не помню. Я прекратил давать советы, когда заметил, что их дают только дураки и только дураки им следуют. А вот инструктаж.., да, инструктаж – совсем другое дело. Умный мужчина будет время от времени давать инструкции, а другой умный мужчина – или мальчик – будет время от времени прислушиваться к ним.
Клайв молчал, глядя на своего дедушку и прислушиваясь к каждому его слову.
– Существуют три типа времени, – сказал дедушка, – и хотя все они являются реальными, только один из них реален по-настоящему. Ты должен убедиться в том, что знаком со всеми тремя и одновременно всегда способен отличить одно от другого. Ты меня понимаешь?
– Нет, сэр.
Дедушка кивнул.
– Если бы ты сказал: «Да, сэр», – я отшлепал бы тебя по заднице и отвел обратно на ферму.
Клайв посмотрел вниз на размазанные по земле остатки дедушкиной сигареты. Его лицо покраснело от гордости.
– Когда человек – шкет вроде тебя, время тянется медленно. Возьмем такой пример. Наступает май, и ты думаешь, что занятия никогда не окончатся, что середина июня никогда не наступит. Разве не так?
Клайв подумал о тяжести томительных, пахнущих мелом школьных дней и кивнул.
– А когда наконец наступает середина июня и учитель вручает тебе табель и отпускает тебя, тебе кажется, что ты никогда не вернешься в школу. Разве не правда?
Клайв представил нескончаемую вереницу дней и кивнул так энергично, что у него хрустнули позвонки.
– Господи, конечно! То есть я хочу сказать, вы правы, сэр Ему представились все эти дни, протянувшиеся по равнинам июня и июля и за невообразимый горизонт августа Так много дней, столько восходов, полуденных ленчей с бодонской копченой колбасой, с горчицей, сырым нарезанным луком и огромными стаканами молока. А твоя мать тихо сидит в гостиной со своим бездонным стаканом вина и смотрит по телевизору мыльные оперы. Так много бесконечных вечеров, когда пот выступает на твоих коротких волосах и стекает по щекам, вечеров, когда ты замечаешь, что перед тобой неожиданно в сумерках появляется мальчишеская тень. Так много бесконечных сумеречных вечеров, когда пот застывает от прохлады, как крем после бритья, на щеках и предплечьях во время игр в перетягивание каната, или в разбойников и сыщиков, или в «кто первый захватит флаг». Звуки велосипедных цепей в хорошо смазанных шестеренках, запахи жимолости, и остывающего асфальта, и зеленых листьев, и скошенной травы. Шорох бейсбольных карточек, раскладываемых на крыльце у кого-нибудь из ребят, торжественные и важные обмены в составе обеих бейсбольных лиг, заседания советов, проходящие июльскими вечерами, пока не раздастся зов: «Кл-а-а-йв! Ужинать!» – кладущий конец всем этим делам. Этот зов, которого всегда ждешь, оказывается таким неожиданным, как полуденное пятно, которое к трем часам превращалось в темную мальчишескую фигуру, бегущую по улице рядом с тобой. И этот мальчик, прилипший к твоим пяткам, который к пяти часам превращается в мужчину, правда, очень высокого и тощего. И бархатные вечера у телевизора и раздававшийся время от времени шелест страниц, когда их отец читал одну книгу за другой. Он никогда не уставал от чтения; слова, слова, слова, слова – папа никогда не уставал от них. Клайв однажды хотел было спросить его об этом, но в последнюю минуту испугался. Иногда мать встает и идет на кухню, ее сопровождают обеспокоенные, сердитые глаза сестры и его собственный любопытный взгляд. Негромкое звяканье стакана, когда мать наполняет его из стоящей там бутылки, этот стакан никогда не бывает пустым после одиннадцати утра. И отец ни разу не оторвется от своей книги, хотя Клайву казалось, что он слышит и знает все. Однажды он осмелился поделиться своими мыслями об этом с Пэттц, но та обозвала его глупым лгуном и так ущипнула, что это место болело весь день. Жужжание комаров за окнами, затянутыми марлей, которое после захода солнца всегда кажется гораздо громче. Приказ отправляться спать, такой несправедливый и такой неизбежный, что спорить даже не имело смысла. Небрежный поцелуй отца, пахнущий табаком, более нежный, мягкий, одновременно сладкий и кислый от вина поцелуй матери. Голос сестры, уговаривающей мать ложиться спать, после того как отец отправился в соседнюю таверну, чтобы за парой кружек пива следить по телевизору за матчем по борьбе, и ответ матери, что Пэтти должна заниматься своими делами и не совать нос в чужие. Разговоры, которые расстраивали мальчика своим содержанием, но почему-то успокаивали тем, что можно было всегда предсказать, о чем пойдет речь. Светлячки, блестящие в сумерках; отдаленный автомобильный гудок в тот момент, когда Клайв въезжал в длинный темный тоннель сна, затем следующий день, кажущийся таким же, как предыдущий, но чем-то от него отличный. Лето. И оно не просто казалось длинным, а действительно было таким.