– Вы шутите! – воскликнул я, но если Лестрейд ожидал аналогичную реакцию от Холмса, его постигло разочарование. Холмс всего лишь снова закурил свою трубку и кивнул, будто заранее ожидал этого.., или чего-то подобного. – В Истсайде младенцы умирают от голода и двенадцатилетние дети работают по пятьдесят часов в неделю на текстильных фабриках, а этот человек оставляет десять тысяч фунтов кошачьему приюту?
– Совершенно верно, – улыбнулся Лестрейд. – Более того, он оставил бы в двадцать семь раз больше покинутым котятам миссис Хэмфилл, если бы сегодня утром что-то не произошло и кто-то не принял участия в этом деле.
Я смотрел на него с открытым ртом, пытаясь перемножить эти цифры в уме. Пока я приходил к заключению, что лорд Халл намеревался лишить наследства как жену, гак и всех детей ради приюта для котят, Холмс мрачно посмотрел на Лестрейда и произнес нечто показавшееся мне совершенно не относящимся к делу:
– Я ведь собираюсь чихнуть, правда?
Лестрейд улыбнулся. Его улыбка показалась мне необыкновенно доброй.
– Да, мой дорогой Холмс! Боюсь, что вы будете это делать часто и глубоко.
Холмс достал изо рта трубку, которую только что хорошенько раскурил (я понял это по тому, как он откинулся на спинку сиденья), посмотрел на нее и затем выставил под дождь. Более ошеломленный, чем когда-либо, я наблюдал за тем, как Холмс выбивает из трубки влажный и дымящийся табак.
– Сколько? – спросил Холмс.
– Десять, – ответил Лестрейд теперь уже с дьявольской улыбкой.
– Я сразу заподозрил, что потребовалось нечто большее, чем тайна этой вашей знаменитой запертой комнаты, чтобы вы примчались в открытом кебе в столь дождливый день, – недовольно пробормотал Холмс.
– Подозревайте сколько угодно, – весело отозвался Лестрейд. – Боюсь, что мне следует находиться на месте преступления – меня, видите ли, призывает долг, – но если вам так хочется, я могу допустить туда и вас вместе с любезным доктором.
– Вы единственный человек из всех, кого я встречал, – заметил Холмс, – чье настроение улучшается при плохой погоде. Неужели это как-то связано с вашим характером? Впрочем, сие не имеет значения – эту проблему мы можем отложить, пожалуй, на другой раз. Скажите мне, Лестрейд: когда лорду Халлу стало ясно, что он скоро умрет?
– Умрет? – удивленно воскликнул я. – Мой дорогой Холмс, откуда у вас появилась мысль, что он пришел к такому выводу…
– Но ведь это очевидно, Уотсон, – ответил Холмс. – Характер влияет на поведение, как я говорил уже вам тысячу раз. Ему доставляло удовольствие держать их в кабале с помощью своего завещания… – Он взглянул на Лестрейда. – Там нет никаких договоров о передаче имущества третьему лицу на ответственное хранение, насколько я понимаю. Никаких иных ограничений?
– Абсолютно никаких, – отрицательно покачал головой Лестрейд.
– Невероятно! – воскликнул я.
– Отнюдь, Уотсон: характер влияет на поведение, не забывайте. Ему хотелось, чтобы они послушно повиновались ему в надежде, что после его смерти все состояние достанется им, но он никогда не собирался так поступать. Подобное поведение, по сути дела, полностью противоречило бы его характеру. Вы согласны, Лестрейд?
– Говоря по правде, согласен, – ответил тот.
– Итак, мы приступили к сути дела, Уотсон, не так ли? Вам все ясно? Лорд Халл понимает, что смерть близка. Он выжидает.., хочет быть абсолютно уверенным, что на этот раз не произойдет ошибки, что это не ложная тревога.., и затем он собирает свою любимую семью. Когда? Этим утром, Лестрейд?
Лестрейд утвердительно кивнул.
Холмс уперся пальцами в подбородок.
– Итак, он собирает их и говорит, что составил новое завещание, которое лишает их состояния.., всех до единого… За исключением слуг, его дальних родственников и, разумеется, котят.
Я открыл рот и попытался что-то возразить, но тут же понял, что слишком рассержен, чтобы произнести хоть слово. В моем воображении то и дело появлялся образ этих жестокосердных мальчишек, что заставляли голодных ист-эндских собак прыгать за куском свинины или пирога. Должен добавить, что мне не пришло в голову поинтересоваться, не будет ли такое завещание оспорено судом. Нынче человеку чертовски трудно лишить своих ближайших родственников денег в пользу кошачьего приюта, но в 1899 году завещание было завещанием, и если родственникам не удалось бы привести множество убедительных примеров безумия – не эксцентричности, а настоящего безумия – и доказать это, воля человека, подобно воле Бога, должна была быть исполнена.
– Это новое завещание было должным образом подписано в присутствии свидетелей? – спросил Холмс.
– Совершенно верно, – ответил Лестрейд. – Вчера адвокат лорда Халла и один из его помощников пришли в дом, их провели в кабинет хозяина, и они оставались там около пятнадцати минут. Стивен Халл рассказывает, что адвокат в какой-то момент запротестовал – он не разобрал, о чем идет речь, – но Халл заставил его замолчать. Джори, средний сын, находился наверху и занимался живописью, а леди Халл была в гостях у знакомых. Но оба других сына – Стивен и Уильям – видели, как появились юристы и вскоре уехали. Уильям сказал, что они ушли с опущенными головами. Больше того, когда Уильям спросил мистера Барнса, адвоката, хорошо ли он себя чувствует, и сделал вежливое замечание относительно непрекращающегося дождя, Барнс промолчал, а его помощник, казалось, даже как-то съежился. Создалось впечатление, что им стыдно, заметил Уильям.
Да, этой юридической закавыкой воспользоваться не удастся, подумал я.
– Раз уж мы заговорили об этом, расскажите мне о сыновьях, – попросил Холмc.
– Как вам будет угодно. Вряд ли стоит говорить о том, что их ненависть к отцу уступала лишь безграничному презрению отца к ним.., хотя я могу понять, что он мог презирать Уильяма… Ну ладно, я буду говорить по порядку.
– Да, пожалуйста, продолжайте, – сухо заметил Холмc.
– Уильяму тридцать шесть лет. Если бы отец давал ему хоть немного карманных денег, я полагаю, он стал бы гулякой. А поскольку денег у него практически не было, Уильям проводил свободное время в гимнастических залах, нанимаясь тем, что, насколько я понимаю, называется «физической культурой». Он стал на редкость мускулистым парнем и по вечерам большей частью сидел в дешевых кафе. Когда у него появлялись деньги, он тут же отправлялся в игорный дом и просаживал их в карты. В общем, не слишком приятный человек этот Уильям. У него не было цели в жизни, никакой профессии, никакого хобби, он ни к чему не стремится – разве что ему хотелось пережить отца. Когда я допрашивал его, у меня возникло какое-то странное ощущение, будто я говорю не с человеком, а с пустой вазой, на которой легкими мазками нанесено лицо лорда Халла.