— Что? Что вы сказали, Никита?
Занятый своими мыслями, он даже не заметил, как изменилась в лице секретарша. Звездчатый анис, белый мускус и даже иланг-иланг, так настойчиво выпиравшие из Нонны Багратионовны, стушевались и поникли, а за ними следом потянулись бергамот, шафран и ваниль. Теперь Нонна Багратионовна пахла не разухабисто-заголенными кварталами Амстердама, а спертым библиотечным хранилищем.
— Что? — еще раз повторила Нонна Багратионовна.
— А что? — удивился Никита.
— Откуда вы знаете этот… м-м… стих?
— Это Мариночка… Она как-то прочитала его мне… А я вот… запомнил…
— Странно…
— Что именно?
— Странно, что безмозглая певичка… какая-то легкомысленная фря… процитировала вам Филиппа Танского.
— А кто такой Филипп Танский?
Глупый вопрос, тут же посчитал про себя Никита, наверняка это один из любимчиков Нонны Багратионовны, растущий на соседней грядке с Гийомом Нормандским. Столько лет работая у Корабельникоffа на хлебной должности секретарши, Нонна так и не смогла отказаться от своего голоштанного, но такого упоительного научного прошлого.
— Кто такой? Средневековый поэт. А… почему она вдруг вам его прочитала, этот стих?
— Не помню. Наверное, был повод.
— И на кого же она намекала?
— Что значит — намекала?
— Ну… Подобные стихи всегда аллегоричны… О ком вы говорили с ней?
— Я бы не хотел… Нонна Багратионовна… — и до этого разговор не нравился Никите, а теперь разонравился и вовсе. Если уж кто и похож был сейчас на гиену, так это сама Нонна, питающаяся падалью воспоминаний. Средневековых и не очень.
— Да, наверное… Не надо бы… В такой день… А полный текст знаете? — секретарша не удержалась и хихикнула.
— Откуда?
— А напрасно… Иногда нужно прикладываться к груди мировой культуры, милый мой Никита… Хотите послушать?
Никите было все равно, полная версия стиха, так же, как и краткая, уже не могли вдохнуть жизнь в мертвую Мариночку, но Нонна Багратионовна… Нонна Багратионовна расправила грудь, прочистила горло и выдохнула прямо в лицо Никите:
В ней совмещено
Естество мужское —
Диво-то какое! —
С женским естеством.
Так что мы зовем
Эту тварь двуполой.
Всякою крамолой
Этот зверь чреват.
Адский в нем разврат.
Человек растленный
В образе гиены.
Для нее двойник-
Пакостный блудник.
Похотлив, как шлюха.
Только твердость духа
Мужеская в нем.
Баба в остальном,
Он везде и всюду
Предается блуду…
Закончив декламацию, Нонна Багратионовна победоносно уставилась на Никиту.
— Ну что скажете, молодой человек?
— Я под впечатлением, — вытягивать из себя слова приходилось клещами. Больше всего Никите хотелось уйти, остаться наконец одному. Или — не одному, но уж не с Нонной Багратионовной, во всяком случае.
— Да-а… Если бы она рискнула прочитать это мне… Хотя бы фрагментарно… Хотя бы четыре строки, вырванные из контекста… Я бы сразу ее раскусила… Нет, не может, не может человек удержаться. Все только потому и любят загадывать загадки про себя, что втайне мечтают быть разгаданными…
* * *
…Разгадать эту загадку, впрочем, не составило особого труда — даже следствие по делу об убийстве М.В. Палий в этом преуспело. Во всяком случае, все стало ясным на вечерних мужских посиделках с Митенькой и Борей Калинкиным. Никита влился в компанию, когда Левитас и Калинкин уже приняли на грудь изрядное количество коньяка.
— Вы знакомы, Боря? — спросил Митенька у Калинкина, кивая на Никиту.
— Физиономия внутреннего протеста не вызывает… Вроде виделись… По отпечаткам пальцев определил бы точнее.
Никита даже поежился: теперь он часто думал об отпечатках пальцев. Где их было полно — так это в квартире Корабельникоffа. Но, с другой стороны, он честно признался в этом следователю.
— Никита Чиняков, мой друг… И к тому же… Тебе будет интересно, Боря… Он — личный шофер Корабельникова.
— Да ну! — лениво удивился Калинкин. — Надо же, как тесен мир. Читал, читал ваши показания… Легко отделались, доложу я вам… При другом раскладе… Не столь очевидном… И-эх… Не пили бы вы здесь коньячок. А меня ваш Корабельников достал, если честно… Тот еще тип…
Никита хотел ввернуть что-то приличествующее случаю, что-то типа: «Если бы у вас погибла жена, вы бы еще не таким типом предстали». Хотел ввернуть — и не ввернул. Вместо этого он опрокинул в себя полную рюмку коньяка и светски спросил:
— Ну и как продвигается расследование?
— А вы, значит, не в курсе дела? Расследование, собственно, уже завершилось. Да и копать там особо было нечего, скажу я вам.
— Значит, нечего? — не унимался Никита.
— Вот только не хватайте меня за язык, — Калинкин осклабился. — Дело уж больно щекотливое. С душком-с, знаете ли… Кому угодно челюсть набок свернет…
Под «кем угодно» Калинкин явно подразумевал Kopaбeльникoffa.
— Шеф-то ваш как? Оклемался?
— Он в порядке, — соврал Никита.
С Корабельникоffым все было не в порядке. Далеко не в порядке. После смерти Мариночки он потух и почти совсем отстранился от дел, переложив их на плечи вице-директоров. В квартиру на Пятнадцатой он так и не вернулся и почти все время проводил в загородном особняке во Всеволожске. От услуг Никиты он тоже отказался, сам гонял свой джип, изредка припарковывая е??о у «Amazonian Blue» — места, где впервые встретился с Мариночкой. И раз в неделю обязательно звонил Никите и бросал в трубку хриплое: «Приезжай».
Вслед за «приезжай» следовала пьяная ночь в особняке. Вернее, абсолютно трезвая, стылая и окаянная ночь.
Корабельникоff не пьянел. Точно так же, как не пьянел сам Никита в первые месяцы после смерти Никиты-младшего. Корабельникоff же не пьянел фатально, он мог вливать в себя дикое количество водки, виски и слегка разбавленного спирта, приправляя все это коллекционным вином (бешеные сотни долларов за одну-единствен-ную вшивую бутылку) — и все равно, смотрел на Никиту трезвыми больными глазами. Никита старался держаться, манипулировал с содержимым рюмок, — только бы не свалиться с копыт, — и молчал. Ему нечего было сказать Корабельникоffу, ну, не банальные же соболезнования выражать, ей-богу!