Вот хрень. Оказывается, я давно ждала этого вопроса. Я давно его ждала, чтобы сказать себе, что влюблена в проклятый благословенный «De bestiis et aliis rebus».
В сто двадцать три миниатюры, тисненые опавшим за века золотом, такие теплые, такие живые, так много нашептавшие мне на ухо… Только к ним я могла возвращаться, как в дом, только с ними мне не было скучно и было покойно. Только в них я открывала все новые и новые грани, как открывают родинки и шрамы на теле любимых людей. Черт…
Извращение.
Черт. Извращение почище скандального «Таис». И сказать об этом никому нельзя. И сочувствующих не найдешь…
— Мне нравится твой саксофон…
— А я… Я тебе не нравлюсь?
— Да. Ты тоже мне нравишься…
— Esta bien hecho… Вот и отлично…
Если сейчас он приблизит ко мне свои обрамленные щетиной губы, придется треснуть его по башке русско-испанским разговорником. Конечно, бестиарий выглядит куда внушительнее, чем легкий, как перо, «RUSO-ESPANOL», и удар получился бы ощутимым, но продавать бестиарий мне нельзя, ни при каком раскладе…
— Можно тебя поцеловать? — Ангел выпустил дым прямо мне в лицо. Не очень-то вежливо с его стороны, не очень-то вежливо.
— Не думаю, что это хорошая идея…
— А мне она кажется вполне сносной.
— А мне — нет…
Интересно, сколько мы будем препираться прежде, чем Ангел решит, что пора переходить к более радикальным действиям?.. Но он по-прежнему курит свою марихуану и лениво разглядывает меня, ощупывает меня, снимает с меня кожу как какую-нибудь прогорклую кружевную комбинацию. Настоящий джазмен, нехотя торчащий на игле, как и все его великие, спрятанные в недрах саксофона…
— Может быть, нам попробовать втроем? — спрашивает он.
— Втроем?
— Ну да…
Эта идея, такая простая, что на нее и обижаться грех, застает меня врасплох. Заявленьице, м-да… Как раз в духе Динкиных акробатических этюдов на кухонных столах.
— Сам придумал или Динка надоумила? — не очень-то вежливо осведомляюсь я.
— Зачем? Это просто… предложение… не думаю, что она будет возражать.
— Она, может, и нет… А я…
— А ты?
— Отсоси у своего пса. — Чертова Динка, два года не прошли даром, теперь я понимаю это. Динка и Динкины штучки, которые я всегда так ненавидела, въелись в меня, как соль в ладони.
— Отсоси? — Ангел напрягается. — Что это значит?
— Отсоси — это значит отсоси. Сделай ему минет…
Проклятие.
— Что значит «минет»?
Очевидно, русская жена Пабло-Иманола была приличным человеком, ненормативную лексику не использовала, предпочитая дешевым матам цитаты из пионерских речевок и Афанасия Афанасьевича Фета.
— Ладно, проехали, — примирительно говорю я. — Забудь.
— Ты так и не ответила.
— Разве? Я не буду с вами спать. Спите друг с другом…
Но он все-таки меня поцеловал. Стоило мне на секунду ослабить бдительность и закашляться от дыма, который Ангел с завидным упорством выпускал мне в лицо. А перед этим довольно ощутимо прошелся по нам с Динкой.
— Вы очень странные русские…
— Да? Что, совсем не похожи на твою русскую жену?
Сейчас-то он и выскажется.
— Похожи… Я всегда общался с сумасшедшими… Сумасшедшими русскими. С сумасшедшими русскими chiquillas [28] …
— Ну, значит, тогда пора перестать удивляться…
— Я не удивляюсь. Я понимаю…
— Что понимаешь?
— Что по-другому не получится…
Похоже, он обкурился. Похоже, это не первый его косячок, вытащенный из портсигара. Или его русский недостаточно хорош, чтобы доносить до меня странный смысл наспех сколоченных фраз. Но продираться к смыслу у меня нет никакого желания. И-ех… Ангел-Ангел… Mio costoso… Hе пошел бы ты отсюда, Господи, прости…
— Вы маленькие сучки, — наконец говорит он. Без всякой, впрочем, злобы. И даже с симпатией. — Похотливые маленькие сучки…
Ого, «похотливые маленькие сучки» — довольно сложное лингвистическое построение, как раз в духе нашего сайта в Интернете, на пике славы, тогда нас только ленивый не пинал… И все боготворили… «Похотливые маленькие сучки» — один из эпитетов, намертво приставших к «Таис». Значит, его жена потчевала Ангела не только А. А Фетом. Значит, Ангел периодически наставлял ей рога с «похотливыми маленькими сучками». Такими, как Динка, — страстными и беспечными, созданными для бесконечного джиз-за. Для бесконечных импровизаций на тему джиз-за. «Похотливые маленькие сучки» даже заставляют меня улыбнуться.
— Разве я давала повод? — Я ловлю себя на том, что мне нравится дерзить Ангелу. Хотя он в любой момент может безнаказанно съездить мне по роже.
Глаза Ангела вдруг приближаются ко мне, зависают надо мной, останавливаются на уровне переносицы, отчего у меня сразу начинает ломить в висках. Пожалуй, не только Ленчик похож на Сциталиса. Полку нестерпимых ползучих гадов прибыло.
— Ты? Еще больше, чем она…
— Чем она? — непослушными губами шепчу я.
— Чем она… — Ангел поднимает глаза к потолку, что скорее всего должно означать спящую (спящую ли?) в его кровати Динку.
А потом снова переводит взгляд на меня: так они и скользят, его глаза, то приближаясь, то удаляясь, раскачиваясь, как качели, героин с кокаином в обнимку, «red rum», Динка как-то пробовала и сказала мне, что это офигительно впирает, — еще пара таких раскачиваний, и они сомнут меня. «Я — еще больше, чем она». Чтобы ляпнуть это, нужно иметь достаточно веские основания. Нужно знать о моих тайных страстях. Не правильных страстях. А что, если Ангел пронюхал о моих играх с бестиарием? Что, если он вообще пронюхал о бестиарии?
Или всегда знал о нем?
Я закрываю глаза, и в этот самый момент Паб-ло-Иманол целует меня. Терпкими и плывущими от травы губами.
Это — мой первый поцелуй.
Первый поцелуй.
Почти первый.
Но он так же бесполезен, так же не нужен, как и слюнявый поцелуй давно забытого одноклассника Стана — двухлетней давности.
Губы Ангела не волнуют меня нисколько. Они тычутся в мои собственные, деревянные, запертые на висячий замок губы. Ничего тебе не обломится, дружок.
Ничего.
— Сучка, — шепчут его губы моим губам.
Мне все равно. Мне тотально все равно. Мне настолько все равно, что я даже не отстраняюсь. Даже если он сейчас начнет раздевать меня, снимать футболку и джинсы, даже тогда я не пошевелюсь. Ангел не вызывает у меня никаких чувств. Даже голозадые осовиахимовцы с картины Дейнеки «Будущие летчики», этот смутный объект моей мастурбации, — даже они вдохновляли меня больше.