Отношение Наливайко к патлатому хозяину скандального кота из прохладно-настороженного успело стать едва ли не отеческим. Мало того, что оказался Ванькиным сослуживцем, бывшим с ним в последний час, так ещё и автор, несомненно, талантливый. Это на фоне-то всеобщей нынешней графомании, когда напропалую тащат один у другого, из Интернета, из художественных книг, и называют получившееся познавательной литературой.
— Спасибо на добром слове, — улыбнулся Краев. — А по образованию-то… Ну… незаконченное высшее у меня. Техническое…
Он вдруг поймал себя на том, что название института помнил, а вот что преподавали — хоть тресни. Неужели сплошной марксизм-ленинизм?..
— А я думал, вы историк, — искренне удивился Наливайко. — Ну там, антрополог, этнограф… Знаете, об эффекте ускорения исторического времени я бы с удовольствием поподробней с вами побеседовал. Мы ведь с Мак-Гирсом примерно тем же занимались, только с другой стороны.
А ещё бедного Мак-Гирса кто-то отправил с верхнего этажа на копья решетки. И Олежка этот без лекарства из палатки ни шагу. Такие вот случайные совпадения.
— Ну, это не моя теория, — смутился Краев. — На самом деле всё очевидно. Нашей планете четыре с хвостиком миллиарда лет, так? А прямоходящие пралюди возникли четыре с половиной миллиона лет назад, то есть по сравнению с миллиардами — почти вчера. Ещё через три миллиона лет появились и пошли в ход первые орудия труда. Это называют Палеолитической революцией. Дальше, всего-то тридцать тысяч лет назад ещё одна революция, Верхнепалеолитическая, — наши предки кроманьонцы вытесняют с исторической арены неандертальцев. Придумывается так называемая охотничья автоматика — луки со стрелами, ловушки, ловчие ямы… Десять тысяч лег назад случился экологический кризис. Люди съели мамонтов и шерстистых носорогов, в результате чего едва не вымерли сами. Тогда и случилась знаменитая Неолитическая революция — вместо хищнического истребления окружающей среды наши предки занялись земледелием… Этот момент, как пишут авторитеты, и положил, собственно, начало истории. Три тысячи лет до нашей эры — Городская революция, начало Древнего мира. Потом начало железного века, а там и так называемая революция Осевого времени — возникли первые мировые религии. Это где-то с тысячного по трёхсотый год до нашей эры. Сократ, Будда, Конфуций, Пифагор… Железное оружие гораздо качественнее и дешевле бронзового, убойность несравнимая, — ясное дело, человечеству понадобились культурные регуляторы в виде гуманистических философий. Ну и большие империи в качестве мировых жандармов. Едем дальше, пятисотые—шестисотые годы нашей эры — гибель Древнего мира, начало Средневековья… Василий Петрович, я вам ещё не надоел?
— Всё сжимается, — кивнул Наливайко. — Взлетает к экстремуму.
— Вот именно, — кивнул Краев. — Чем дальше мы продвигаемся по шкале в будущее, тем плотнее сжимаются витки времени. Сама эволюция идёт в устойчивом направлении, как говорят, векторно, но движется революционно — скачками. Кризис, потом скачок, кризис — скачок. И каждый даёт качественное усложнение системы. То пар появляется, то компьютеры с Интернетом… Так вот, частота скачков увеличивается в геометрической прогрессии. А если свести и математически обработать данные из разных наук, от геологии до обычной и бактериальной палеонтологии, плюс археология и история, выясняется, что точки кризисов очень точно ложатся на так называемый гладкий автомодельный аттрактор. То есть и биологическая эволюция, и эволюция социальная имеют одни глубинные корни, одинаковые механизмы.
— И сразу возникает вопрос, где же сходится наша последовательность, — проговорил Наливайко. — Где математический предел на временной оси, когда частота революционных вспышек стремится к бесконечности, а период между ними — к нулю?
— «Сингулярность истории», — сказал Краев. — Как в центре чёрной дыры. Историческая спираль свернётся в точку, можно даже вычислить, где именно… Для всей планетной истории — и биосферной, и социальной — уже вычислили год. Две тысячи четвёртый… Ага, он уже миновал, а мы ничего особенного не заметили?
— Разброс, — кивнул Наливайко.
— Именно, — скачал Краев. — Если взять человеческую историю, предельная точка выпадает на две тысячи двадцать седьмой. А если обособить ту часть кривой, которая относится к Новой эре, получается две тысячи двенадцатый. Тот самый, на котором завершаются календари майя… Вот она, сингулярность, у нас прямо под носом. Формально мы сейчас вблизи точки, где скорость истории должна стать бесконечной… На практике это будет скорее всего означать переход в совершенно другой рукав истории. Какой — пока невозможно даже предполагать. Лишь бы наша история не оказалась… хм, безрукавкой…
— Две тысячи двенадцатый… — потёр лоб Наливайко. — Знаете, что я вам скажу? Умирая, сэр Эндрю… профессор Мак-Гирс… завещал преданному слуге передать мне: «две тысячи двенадцать». А ведь целью его эксперимента было моделирование «траектории истории», основываясь на теории Теслы о нулевой точке эфира как шарнире вероятной альтернативности. Я же говорю — мы с бедным сэром Эндрю подошли к той же проблеме, только с другого конца. И с аналогичным результатом. Дай-то Бог, чтобы ошибочным… Безрукавка…
— Мы-то ладно, у нас компьютеры и экспериментальные установки, но вот откуда майя было об этом известно? Дай-ка Бог памяти… — Краев напрягся, стиснул кулаки и мрачно проговорил: — Они указывали день — второй Ахау третьего Канхина, что соответствует двадцать третьему декабря две тысячи двенадцатого, и пройдет он под знаком Бога Солнца Девятого владыки ночи. Луне будет восемь дней, и она будет третьей из шести…
— Эко вы сгустили краски, молодой человек, — невольно поёжился Наливайко. — Аж мороз по коже! Вас послушать, полный абзац, безнадёга, все кутаемся в простыни и ползём на Южное кладбище… А ведь точка сингулярности-то является одновременно и точкой бифуркации, после неё возможны разные траектории развития. С летальным вариантом всё ясно: кризисов у нас выше крыши, и каждый на заглядение. Генетический, экологический, ресурсный, кризис внутренней технологической неустойчивости… А вот как там с вариантом выживания? По-прежнему полный мрак, как у майя?
— Вечер добрый, — заглянул в палатку Коля Борода. — Не помешал?
Похоже, он был в прекрасном настроении и желал поделиться.
— Заходи, Коленька, — обрадовался Наливайко. — Ну-ка, расскажи, говорят, там твои что-то интересное откопали?
— Угу, — с гордостью кивнул Колян. — Кладбище нашли офицерское, войска СС. Кинжалы, парабеллумы, амуниция, одежонка, мелочовка, кресты… Почва там тяжёлая, глинистая, а значит, всё в целости и сохранности. Тела правда, тоже… но в целом — неплохая прибавка для бюджета.
Он перехватил взгляд Василия Петровича и, кажется, собрался встать в защитную позицию. Дескать, хорошо рассуждать о борьбе за чистую идею, но в реальном мире это не очень прокатывает. Экипировка, снаряжение, транспорт, бензин, жратва… не говоря уже о взятках чиновникам. Вот уж у кого никто не забыт и ничто не забыто. Вероятно, Коля ещё собирался поведать человеку старшего поколения, что они с коллегами не имели никакого отношения к мародёрам, которые торгуют жетонами-«смертниками», организуют пункты по приёму цветных металлов и без зазрения совести толкают бандитам оружие. А также к уродам, которые добывают тол, нанимая для этого за гроши гастарбайтеров…