— Что было в коробке? — спрашиваю я девчонку.
Она смотрит на меня, открывает рот, потом опять закрывает и отворачивается.
— Не бойся, — говорю. — Я тебя не трону.
Она снова глядит на меня, и мой Шум полнится тем, что произошло несколько минут назад, когда я чуть было не «тронул» ее, чуть было не…
Плевать.
Больше мы ничего не говорим. Она снова начинает идти по дороге, а мы с Манчи шагаем следом.
Хотя теперь я знаю, что она умеет говорить, это не помогает от ее тишины. Да, в голове у девчонки есть слова, но что толку, если слышать их можно только тогда, когда она сама захочет? А пока она молчит, ничего не разберешь. Глядя на ее затылок, я все еще чувствую, как мое сердце тянется к этой тишине, я по-прежнему ощущаю жуткую боль, как бутто потерял нечто очень дорогое, и мне грусно до слез.
— До слез, — повторяет Манчи.
Ноль эмоций, только ее удаляющийся затылок впереди.
Дорога по-прежнему довольно широкая, кони легко по ней проедут, но местность вокруг становится более скалистой, и дорога начинает петлять между скал. Рев реки слышится откудато снизу, мы как бутто уходим от нее, углубляемся в странную, защищенную со всех сторон скалами местность — такое чувство, что идешь по дну коробки. Из всех расщелин торчат невысокие колючие ели, стволы которых обвиты желтыми шипастыми растениями. Со всех сторон на нас злобно шипят желтые ящерки-бритвы: Укушу! Укушу! Укушу!
В этом мире до чего ни дотронься — обязательно поранишься.
Минут через двадцать или тридцать дорога становится гораздо шире, по бокам от нее теперь растут нормальные деревья, и кажется, что вот-вот снова начнется лес. Трава и камни тут пониже, можно устроить привал. Что мы и делаем.
Я достаю из рюкзака вяленую баранину и ножом разрезаю на три полоски — себе, девчонке и Манчи. Она молча берет еду, минуту мы сидим и жуем.
Меня зовут Тодд Хьюитт, думаю я, закрывая глаза. Теперь я знаю, что девчонка слышит мой Шум и думает о нем, и мне за него стыдно.
К тому же думает она втихомолку.
Меня зовут Тодд Хьюитт.
Через двадцать девять дней я стану мужчиной.
А ведь это правда, доходит до меня. Время идет, даже если ты за ним не следишь.
Отрываю еще кусочек вяленой баранины.
— Никогда раньше не слышал такого имени — Виола, — говорю я вслух, глядя только на землю и на свой кусок мяса. Девчонка не отвечает, поэтому я невольно поднимаю голову.
Оказывается, она смотрит на меня.
— Что? — спрашиваю.
— Твое лицо.
Я хмурюсь.
— Что с ним?
Девчонка сжимает руки в кулаки и делает вид, что бьет себя по лицу.
Я краснею.
— А… ну да…
— И раньше тоже. После… — Она умолкает.
— После Аарона, да.
— Аарон! — тявкает Манчи, и девчонка едва заметно морщится.
— Так его звали, верно?
Я киваю, не переставая жевать.
— Ага, в точку.
— Он не назвал своего имени. Я сама откудато узнала.
— Добро пожаловать в Новый свет. — Я откусываю еще мяса — верней, отрываю зубами, потомушто кусок попался жесткий, — и случайно задеваю болячку. Одну из многих. — Ай! — Выплевываю непрожеванное мясо и целую кучу крови.
Девчонка смотрит на это дело и вдруг откладывает еду в сторону. Она берет свою сумку и достает оттуда синюю коробочку, чуть побольше той, для разведения костра. Нажимает кнопку, открывает и вытаскивает кусок белой материи и маленький железный скальпель. Подходит ко мне.
Я все еще сижу, но отшатываюсь, когда девчонка протягивает руки к моему лицу.
— Пластырь, — говорит она.
— У меня свой есть.
— Этот лучше.
Я отползаю еще дальше.
— Ты… — говорю я, выдувая воздух через нос и тряся головой, — ты очень добра…
— Тебе больно.
— Да.
— Знаю, — говорит девчонка. — Потерпи.
Осмотрев мой опухший глаз, она скальпелем отрезает от пластыря небольшой кусочек и уже хочет наклеить его мне на лицо, когда я отползаю назад. Девчонка молчит, но рук не убирает — ждет, типа. Я вздыхаю, закрываю глаза и подставляю ей лицо.
Пластырь касается ушибленного места, и я тут же чувствую приятную прохладу, боль отступает, как бутто ее выметают мягкими перышками. Девчонка залепляет вторую рану, у линии волос, и аккуратно приклеивает кусочек пластыря на разбитую губу. Все это так приятно, что я до сих пор сижу с закрытыми глазами.
— Для зубов ничего нет, — говорит девчонка.
— Ну и ладно, — почти шепчу я. — Обалдеть, твой пластырь в сто раз лучше моего.
— Он частично живой. Из искусственной биоткани. Когда рана заживет, ткань отомрет сама.
— А-а, — протягиваю я со знающим видом, хотя на самом деле ни черта не понял.
Наступает долгая тишина, я открываю глаза. Девчонка отошла и сидит на камне, разглядывая меня, мое лицо.
Мы ждем. Похоже, так надо.
Да, так надо, потомушто через минуту или две ожидания девчонка начинает рассказывать.
— Наш корабль упал. — Она опускает голову, кашляет и начинает заново: — Наш корабль упал. Начался пожар, мы летели уже низко и думали, что все обойдется, но аварийное шасси оказалось неисправно, и… — Она растопыривает пальцы, показывая, что следует за «и». — Корабль разбился.
— Это были твои ма и па? — спрашиваю я через какоето время.
Девчонка только поднимает взгляд на небо, синее и тощее: облака похожи на кости.
— А потом встало сонце, и явился человек.
— Аарон.
— Он был такой странный. Кричал, вопил, а потом ушел. И я попробовала сбежать. — Она складывает руки на груди. — Я пыталась несколько раз, но все время ходила по кругу, и, где бы я ни пряталась, он везде меня находил, понятия не имею как. А потом я наткнулась на эти хижины или как их там.
— Постройки спэков, — говорю я, но девчонка не слушает.
Она поднимает взгляд на меня.
— И пришел ты. — Переводит взгляд на Манчи. — Ты и говорящая собака.
— Манчи! — лает мой пес.
Девчонка бледнеет, на ее глазах выступают слезы.
— Что это за место такое? — спрашивает она дрожащим голосом. — Почему ваши животные разговаривают? Почему я слышу твой голос, даже когда твои губы не шевелятся? Почему твоих голосов много, и они наслаиваются друг на друга, как будто девять миллионов тебя разговаривают одновременно? Почему я вижу картинки, когда смотрю на тебя? Почему я видела мысли того человека…