Поднимаю глаза: женщины в окнах домов провожают меня долгими взглядами. Мужчины тоже смотрят на мою лошадь, на мое окровавленное лицо.
Интересно, кого они во мне видят?
Одного из чужих, врага?
Кто я для них?
Я зажмуриваюсь, но тут же теряю равновесие и едва не вываливаюсь из седла. Открываю глаза.
Ангаррад мчит меня по дороге вдоль боковой стены собора: копыта выбивают искры из булыжников мостовой, когда она резко сворачивает на главную площадь. На площади маршируют солдаты. Шума у них нет, но грохот сапог сотрясает воздух.
От всего этого я морщусь и перевожу взгляд на место своего назначения — ворота собора…
И тут мой Шум так резко вскидывается, что Ангаррад встает как вкопанная. Бока у нее все в мыле от быстрой скачки.
Я этого не замечаю…
Мое сердце остановилось…
Дыхание тоже…
Потомушто вот она…
Прямо у меня перед глазами — поднимается по ступеням собора…
Вот она.
Сердце снова начинает биться, в Шуме только ее имя, боль исчезает как по волшебству…
Потомушто она жива…
Жива…
Но тут я вижу, как…
она поднимается по ступеням собора…
к мэру Прентиссу…
В его раскрытые объятия…
И он обнимает ее…
А она ему позволяет…
И все, что я способен подумать…
И выговорить…
Это…
— Виола?
[Виола]
Мэр Прентисс стоит на ступенях.
Властелин этого города, этого мира.
Стоит с широко раскинутыми руками.
Как будто это — плата.
Но смогу ли я ее заплатить?
Обниму всего раз, думаю я.
(да что ты?)
Я делаю шаг вперед…
(всего разочек)
И он обхватывает меня руками.
Я пытаюсь не окаменеть от его прикосновений.
— Я не успел тебе сказать, — шепчет он мне на ухо, — мы нашли на болоте твой разбившийся корабль. И твоих родителей.
С моих губ срывается всего один всхлип, но я тут же проглатываю слезы.
— Мы похоронили их как полагается. Бедная Виола! Я знаю, как тебе одиноко, и я буду очень рад, если в один прекрасный день смогу заменить тебе…
И тут над РЁВОМ города…
Одна особенно громкая мысль взмывает над всеми остальными, подобно стреле…
Стреле, запущенной в меня…
Виола! — кричит она, лишая мэра дара речи…
Я оборачиваюсь…
И там, в каких-то десяти метрах от меня, верхом на лошади…
Он.
Это он.
Это он.
— ТОДД! — Я с криком бросаюсь к нему.
Он стоит рядом с лошадью, как-то странно держа руку, и я слышу грохочущее в его Шуме Виола! и немножко боли, и пронизывающее все его мысли смятение, но в моей собственной голове такая каша, а сердце колотится так громко, что я не могу толком ничего разобрать.
— ТОДД!!! — Я подбегаю, а его Шум открывается еще шире и словно окутывает меня одеялом, и я хватаю его и прижимаю к себе, прижимаю так крепко, словно никогда больше не отпущу.
Он вскрикивает от боли, но второй рукой все равно обнимает, обнимает, обнимает…
— Я думал, ты умерла, — говорит он, дыша мне в шею, — ох, господи, Виола, я так боялся, что ты умерла…
— Тодд, — твержу я, не в силах вымолвить ничего, кроме его имени. — Тодд, Тодд!
Он охает, и его Шум так громко взрывается болью, что я чуть не слепну.
— Твоя рука… — Я отстраняюсь.
— Сломана, — выдыхает он, — там…
— Тодд? — Мэр стоит прямо за нами и строго смотрит на Тодда. — Ты сегодня рано.
— Рука! Это спэклы…
— Спэклы?! — вскрикиваю я.
— Перелом, похоже, серьезный, — встревает мэр. — Надо немедленно показать тебя врачу.
— Пусть его вылечит госпожа Койл!
— Виола, — говорит мэр, и я слышу удивление в мыслях Тодда: почему наш заклятый враг так спокойно со мной разговаривает? — Твой лечебный дом слишком далеко. Тодду будет тяжело туда добраться.
— Я пойду с тобой! Я же теперь ученица!
— Кто? — Шум Тодда воет от боли, как сирена, но он по-прежнему переводит взгляд с мэра на меня и обратно. — Что происходит? Откуда вы знаете…
— Я все объясню позже, — отвечает мэр, беря Тодда под здоровую руку, — когда мы тебя вылечим. — Он оборачивается ко мне: — Приглашение на завтра в силе. А сейчас тебе нужно торопиться на похороны.
— Похороны? — не понимает Тодд. — Какие еще похороны?
— Завтра, — строго повторяет мне мэр, уводя Тодда.
— Погодите…
— Виола! — кричит Тодд, вырываясь из хватки мэра, но тут же падает на одно колено от резкой боли — боль эта так отчетливо гремит в его Шуме, что даже солдаты на площади останавливаются, услышав ее.
Я бросаюсь на помощь, но мэр преграждает мне путь.
— Ступай, — говорит он, и по его тону ясно: спорить с ним нельзя. — Я помогу Тодду, не переживай. Иди на похороны и попрощайся с подругой. Завтра Тодд будет как новенький, вот увидишь.
Виола? — снова звучит в Шуме Тодда. Он с таким трудом сдерживает слезы боли, что и говорить уже не может.
— Завтра, Тодд, — громко говорю я, пытаясь разобраться в его Шуме. — Увидимся завтра.
Виола! — опять вопит его Шум, но мэр уже тащит его прочь.
— Вы обещали! — кричу я вдогонку. — Помните, вы обещали!
— Ты тоже, — с улыбкой отвечает мэр.
«Разве?» — думаю я.
А потом они скрываются из виду, как будто ничего и не было.
Но Тодд…
Тодд жив.
Я на минуту пригибаюсь почти к самой земле, пытаясь свыкнуться с этой мыслью.
— С тяжелым сердцем, полным скорби, предаем мы тебя земле…
— Вот. — После слов священнослужительницы госпожа Койл берет мою руку и насыпает в нее немного земли. — Брось это на крышку гроба.