– Не таких уж и необъяснимых, как оказалось. – Лапицкий почти любовно посмотрел на Бориса. – Я же говорил тебе, умница, светлая башка, гордость отечественной криминалистики. Просто слюнки текут, как все разложил.
– Это, как я понимаю, только версия? – Я попыталась остудить их пыл.
– Это единственная версия, которая все объясняет, – надменно сказал Борис. – К тому же есть масса нюансов, масса косвенных улик.
– А третий акт трагедии не состоялся. Исполнитель главной роли бежал. Равно как и его подручный Вениамин, которого приставили в качестве телохранителя к Марго. Он якобы выходил за кофе, тогда все и случилось. Показания-то он дал, и вполне убедительные, и со временем все сошлось. Только вот вскрытия дожидаться не стал, поскольку уход и приход из особнячка фиксируются камерами с точностью до секунды, равно как можно довольно точно восстановить время наступления смерти…
– Что же вы не усмотрели?
– Да уж так получилось. – Лапицкому не хотелось распространяться на эту тему.
– А Леночка Ганькевич? – тихо спросила я.
– Это еще кто? – удивился Костя.
– Это их художница по костюмам, – терпеливо пояснил Борис.
– Которая без башни? С ней совсем плохо. – Костя даже нахмурился. – А такая девка красивая и богатая, видно… Эх почему я не альфонс!.. И не в ее вкусе. Полночи успокаивали. Все брала на себя, говорила, мол-де, она желала смерти всем его актрисам… А потом давай в колени режиссеру падать и прощения просить. Жалко девку, пропала не за грош.
– Может, еще оклемается. – Борис, судя по всему, был неисправимым оптимистом.
– От несчастной любви да еще в таких гипертрофированных масштабах? – Лапицкий в отличие от Бориса был неисправимым реалистом. – Только аминазин и галоперидол в качестве пылких возлюбленных. А также смирительная рубашка. А если не помогает – ячейка в колумбарии.
Я представила себе Леночку, обезумевшую от любви и все-таки добившуюся своего, хотя и чужими руками. Вот только теперь она была от Братны еще дальше, чем могла себе представить. И не только Леночки – никого, никого не было рядом с ним. И неизвестно, когда он придет в себя, и хватит ему сил прийти в себя после всего, что случилось. Фильм будет закрыт, хотя бы на время, пока не улягутся страсти. И нужно пережить это и пережить унизительное следствие…
– Что будет с Братны? – спросила я.
– То же, что и с тобой. – Лапицкий, казалось, ждал этого вопроса. – У истоков ведь стояли, сговор устраивали по сокрытию следов преступления.
– Неприятности гарантированы согласно Уголовному кодексу Российской Федерации.
– Ну, думаю, этот черт отмажется, на последнем слове перед присяжными выедет. И весь состав суда попутает. Или на предварительном следствии всех соблазнит. А вот нашу девулю, – Лапицкий выразительно посмотрел на меня, – я могу взять под свое крыло. Если она, конечно, не против…
– Ей решать, – спокойно сказал Борис, должно быть, они расписали все свои партии заранее.
Я молчала. Сейчас мне было совершенно наплевать, скажу ли я “да” или скажу “нет”. Это уже ничего не изменит, ничего не может изменить. Мне не тягаться с этими башковитыми мужиками, которые, распутав дело, попутно шантажируют им меня. Шантажируют и соблазняют, что, в общем-то, одно и то же. И только теперь я вдруг осознала до конца всю стройную схему Андрея Юрьевича Кравчука, всю его идеально продуманную цепь преступлений – столько смертей, даже не являющихся самоцелью (в случае с первым убийством Фаину Францевну Бергман извиняла хотя бы ненависть). И только теперь я вдруг осознала до конца всю стройную схему интеллектуального Иванушки-дурачка, Бориса Клепикова, всю его идеально продуманную цепь доказательств. Пожалуй, нужно обладать еще более изощренным воображением, чтобы докопаться до сути.
Пелена спала с глаз, и я даже почувствовала себя счастливой. Во всяком случае, удовлетворенной. Загадки, которые мучили меня последний месяц, решены; не осталось никаких белых пятен (я настойчиво гнала от себя мысль о посланиях на сигаретных пачках, в конце концов, писать их мог Кравчук, поднабравшийся артистизма от Братны. Или даже сам Братны, который обожал такие игры)… И если этот парень все так блистательно распутал, если зло будет наказано, это послужит хотя бы маленьким утешением мертвой Марго…
– Вы нашли тело Александровой? – спросила я.
– Нет. Пока еще нет. Тело Кравчук взял на себя, Братны о трупе ничего не знает… Скорее всего оно спрятано где-нибудь на студии, там полно укромных уголков. А может быть, Кравчук успел вывезти его вместе с реквизитом или декорациями… Но это только вопрос времени. Как только мы накроем Андрея Юрьевича… – Клепиков поморщился, как будто раздавил гадину.
– Если накроем. – Лапицкий не был полон такого оптимизма. – Это тертый калач, у нас было время к нему присмотреться…
– Как только мы накроем Андрея Юрьевича, все станет на свои места.
Все станет на свои места. Уже ничего не станет на свои места. Нет Марго, нет старух, так ненавидевших друг друга, что одна из них решилась на убийство…
– Что с тобой? – спросил меня Лапицкий.
– Все в порядке.
– Неважно ты выглядишь. Видишь, Борька, как действуют на неокрепшие души твои логические построения…
– Что вы собираетесь делать со мной? – Я впервые открыто спросила об этом Лапицкого.
– Ничего. Сейчас поедешь к себе, отдохнешь… Тебе ведь Андрей Юрьевич с квартирой помог, так что голову преклонить есть где. Подумаешь пару-тройку дней, к Новому году, глядишь, определишься, ко всеобщему удовольствию.
– Я могу идти?
– Ну как, Борис Иванович, отпустим девушку? – подмигнул Клепикову Костя.
– Хозяин – барин. Пока у следствия претензий к ней нет.
"Хозяин – барин”, этого и следовало ожидать. Он хозяин. И все будет так, как он решит. Я встала из-за стола и под презрительные взгляды херувимов из хамелеонистого гей-клуба побрела к выходу. Я свободна. Я вольна бегать на максимально удлиненном поводке, и я это знаю. И они это знают.
За прошедшие полгода ничего не изменилось.
Только погибла Марго. И еще две старые актрисы, которых даже никому не придет в голову оплакивать…
* * *
…Оставаться один на один с самой собой было бы совсем уж невыносимо, если бы не осознание того, что все закончилось. Что убийцы если не найдены, то хотя бы названы. Что найти Кравчука – дело времени, что Леночка Ганькевич, которая вызывала во мне чувство острой жалости, – невиновна. Целый день я думала о версии Бориса Клепикова и находила ее эстетски безупречной. Она завораживала своей почти театральной изысканностью, что-то вроде одноактовки в духе театра абсурда, что-то вроде философского гиньоля на извечную тему “Гений и злодейство”…