В дверь настойчиво постучали, и дверная ручка задергалась, как сумасшедшая:
– Это я, Ирэн! Откройте.
Кравчук приложил палец к губам. Мы замерли.
– Мне только кассету взять, – не унималась Ирэн, – откройте.
– Она так просто не уйдет, – прошептал мне на ухо Братны.
А потом сел на диван и стал подскакивать на нем; диван натужно заскрипел и защелкал пружинами. Для полноты картины Братны сложил руки лодочкой и недвусмысленно застонал.
Если Ирэн стоит, прижавшись ухом к двери, – картина должна быть предельно ясной. Несмотря на трагизм ситуации, я улыбнулась.
– Будьте вы прокляты, скоты похотливые, – в сердцах сказала она за дверью, и спустя несколько секунд мы услышали ее удаляющиеся шаги.
– Здесь нет никакой кассеты, – медленно сказал Кравчук, – она точно была?
– Если нет, то и не было… – Братны был раздражен инцидентом. – Во-первых, трудно предположить, что, увидев труп, кто-то возьмет какую-то дерьмовую видеокассету и удалится. Это полный идиотизм, согласись. И во-вторых – Ирэн всегда все теряет и никогда ничего не находит в тех местах, куда якобы клала.
Это было правдой: начиная с ключей, Ирэн вела с вещами необъявленную войну.
– Ладно. Это сумка Александровой? – спросил Кравчук у Братны.
– Да, ее. Чья же еще?
На одном из стульев стояла сумочка Александровой, такая же старая, как и сама актриса: потрескавшаяся кожа, маленький блестящий замок в виде головки тюльпана. Кравчук взял сумочку и отправился с ней к дивану. Присев на краешек, он аккуратно высыпал содержимое: несколько упаковок с таблетками, темная бутылочка с корвалолом, стопка документов, перетянутая обыкновенной черной резинкой, записная книжка, связка ключей, запаршивевшего вида тюбик с губной помадой, наручные часы, кипа рецептов, кипа истончившихся от времени бумажек, носовой платок, ярко-красные облупленные бусы – все указывало на благородную бедность.
– Не густо, – промычал Кравчук и углубился в изучение документов. – Та-ак, паспорт, Александрова Татьяна Петровна, русская, 1925 года рождения, место рождения – Голая Пристань Херсонской области… Надо же, профсоюзный билет, таких уже лет тридцать в природе не существует… Пропуск на студию… Вот это уже интереснее – записки от поклонников. “Татьянушка, солнце мое…” – дальше читать не буду, очень интимно звучит… Последняя датируется пятьдесят восьмым годом. А старушка была сентиментальна, ничего не скажешь. Интересно, кому понадобилось лишать жизни такой божий одуванчик?
Анджей подошел к дивану и плюхнулся рядом с Кравчуком. Закинув руки за голову, он искоса посмотрел на своего директора:
– Может быть, это кто-нибудь из старых поклонников постарался? Из бывших отвергнутых кавалеров? Кто-нибудь из авторов записок, а?
– Сомневаюсь. Сейчас это древние старички, если, конечно, они еще живы… У них не хватит сил, чтобы так точно нанести удар. Но версия с поклонниками не такая уж провальная. Того, кто убил ее, старуха, несомненно, знала – она даже не подумала защититься или не сумела сделать этого вовремя.
– А если она спала? – Я снова, проклиная все на свете, вылезла со своими предположениями. – Или просто дремала на диване? Ее закололи, а труп перенесли и усадили в кресло.
– Сомневаюсь, чтобы она спала. – Кравчук порылся в ворохе вещей, вытащил несколько упаковок с таблетками и пару рецептов. – Видите эти таблетки? Этаминал-натрий. Сильнодействующее снотворное. А еще она принимала реладорм. Тоже снотворное. Судя по всему, ваша Татьяна Петровна страдала обыкновенной старческой бессонницей… Так что насчет “прикорнула на диванчике” – это вряд ли…
– Наша Татьяна Петровна… Не “ваша”, а наша, – запоздало сказал Анджей.
– Что значит – наша?
– Этот труп – наша общая головная боль, Андрюша. Что ты собираешься делать?
– А что ты собираешься делать?
– Брать новую актрису.
Я посмотрела на Братны как на сумасшедшего. Видимо, те же самые чувства испытывал и Кравчук.
– Ты двинулся, Братны! Какая новая актриса? Ты же почти все отснял! Осталось каких-нибудь несколько планов… Неужели все начнешь сначала? Я тебе денег не дам…
– Ну, ты пока еще не мой продюсер. Я буду делать то, что считаю нужным, – окрысился Братны.
– Сними кого-нибудь со спины, и дело с концом.
– Ты можешь заниматься чем угодно, вот только в кино не лезь, пожалуйста. Смерть старухи – это главное, ради чего все делается… Мне необходимо это зафиксировать на пленку.
– Ну и фиксируй, ради Бога. Вот она, перед тобой, смерть старухи, – мрачно пошутил Кравчук, – бери камеру и фиксируй.
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
– Не хочу с тобой даже разговаривать об этом. – Кравчук встал, порылся в карманах пальто, висевшего на вешалке рядом с вытертой шубкой и платком старухи, и вытащил портативную рацию размером чуть больше обыкновенного сотового телефона:
– Сеня, подгребай к объекту. Но пока не входи. Будь рядом.
Сеня был личным телохранителем Кравчука. Сунув рацию в карман, Кравчук направился к креслу с телом Александровой.
– Кто же тебя кокнул, бабулька? И за что? Но уж, во всяком случае, не какой-нибудь студийный ворюга… Смотри, даже перстенечек не забрал…
Он бесстрашно поднял руку Александровой: на безымянном пальце левой руки болталось кольцо.
– Перстенек, говоришь? – сразу же оживился Братны. – Что-то не припомню у бабушки никакого перстенька…
В этом Анджею можно было доверять абсолютно: камни были его слабым местом – единственным слабым местом. Именно кольца и мелкие наивные драгоценности первыми отбирались у просителей: в их отъеме гипнотическому Братны не было равных. Подвыпивший дядя Федор как-то выдал тираду по поводу этой страсти Братны: “Если приглядеться, то наш карманный гений – не больше чем помесь сороки-вульгарис и старого барыги-армянина с горы Мтацминда…"
Я тоже помнила, что старуха никогда не носила никаких колец. Она даже отказалась надевать что-либо на съемку, хотя Братны настаивал на этом: “Татьяна Петровна, роль требует, чтобы вы натянули на пальчик крохотный бриллиант, он будет смотреться совсем неплохо…” Истрепавшиеся бусы и серьги в ушах – другое дело. Но интерес Братны моментально потух, стоило ему только приблизиться к кольцу.
– Вот черт, такое дерьмо я бы даже в сортир не надел! Хреновая чешская бижутерия… А на съемках от александрита отказывалась, изводила меня капризами, старая дура… За одно это стоило…
– Заткнись, Братны, – посоветовал Кравчук, выразительно косясь на меня, – любое слово может быть истолковано не в твою пользу…
Это было запоздалое откровение, сейчас все было не в пользу Братны. Впервые с начала нашего знакомства он стал мне откровенно неприятен – я была почти уверена: будь кольцо ценным, он, не задумываясь, сорвал бы его с руки старой женщины, чертов мародер.