В общем, и так далее и тому подобное…
Мигунов помнил: ровно половина четвертого ночи. Храп Блинова. Он очнулся, хотя и до этого не спал, лежал в полузабытьи. Поднялся, как от резкого толчка. Побрел к его кровати, прихватив носок и подушку. Это не подушка даже — плоский, набитый ветошью блин… Вперед себя как бы шел, не давал времени опомниться. Вогнал заскорузлый грязный носок в приоткрытый мокрый рот, намертво зажал пасть растопыренной пятерней, закрыл харю подушкой и — навалился всем весом! Он прет из-под тебя наружу, как фонтан из прорвавшей канализации, выгибается, становится на мостик, скрюченные пальцы мелькают у самого лица, ты уворачиваешься, тоже припадаешь к подушке, чтобы глаза уберечь… Вся ненависть твоя с тобой. Вот здесь. Это уже не родные твои восемьдесят пять кило (или сколько их там осталось?), это — тонна чистой ненависти.
Бр-р. Отвратительно. И страшно.
Первое мгновение, когда открываешь лицо задушенного тобой человека… Страх, да. И дикое любопытство. Что там, под подушкой? Удалось ли? Под подушкой Блинов улыбался. Скалился. Как и в ту ночь. То ли умер, то ли прикалывается, непонятно. Он был не человек. Точно. Без всяких преувеличений. Какой-то неизвестный науке биологический вид в облике сантехника-убийцы. Мимикрия, маскировка. И жилка бьется, стучит…
Как он его добивал, Мигунов тоже помнит плохо. Под большими пальцами рук что-то еще сопротивлялось, ускользало, извивалось червяком. Потом — провалилось. Он поранился обо что-то, об острую кость. Крики за дверью. Свет. Удар. Он корчится на полу, один контролер наступил ему на грудь, второй склонился над Блиновым. Что он там увидел, неизвестно, но тут же блеванул на пол, едва наклониться успел. Топот ног, встревоженные голоса, ругань, злобный рокот Савичева.
— Убил все-таки!
— Вот гады! И тут загрызают друг друга!
Дубинки падают на плечи, спину, сапоги мелькают перед лицом, топчутся по всему телу. А он почти и не чувствует, в голове только одна мысль: вот и все, он сделал это…
Лежа на полу в холодном карцере, Мигунов открыл глаза.
— Товарищ полковник, за время дежурства происшествий не произошло! — в голосе контролера уже нет царственной чванливости — только показное усердие.
— Давай, отпирай! — а это рокочет Савичев.
Дверь карцера снова лязгнула и открылась — три пары ног стали вокруг его лица.
— Поднимите осужденного! — а это голос новый, незнакомый.
Сильные руки вцепляются в одежду и рывком ставят его на ноги.
Незнакомец — в штатском костюме, рыжий, полноватый, лицо в веснушках. Держится очень солидно, по-начальственному.
— Здравствуйте. Моя фамилия Воронов, старший следователь Следственного Комитета по Заозерскому району.
Мигунов ушам своим не поверил. Впервые за восемь лет, если не считать правозащитников — Любчинского сотоварищи, с ним кто-то поздоровался. Хотя бы формально пожелал ему здоровья, а не скорейшей гибели в мучительных конвульсиях.
— Назовите ваше имя и фамилию.
Савичев смотрит недобро, оттопырив нижнюю губу. Контролер подпирает дверь, почесывает шею концом дубинки. Действительно молодой — не больше двадцати пяти. Но сразу видно: вырастет из него порядочная скотина.
Мигунов называется по всей форме, даже статьи перечисляет.
— Пройдемте на допрос, — говорит следователь и первым выходит в коридор.
Мигунов привычно становится в лягушачью позу, и его ведут в кабинет, напоминающий вытянутый пенал с фанерными стенами. Следователь разложил на хлипком столике синий коленкоровый планшет, заполняет вводную часть протокола. От него доносится слабый аромат одеколона. Слабый. И одеколон дешевый. Но на Огненном острове никто не пользуется даже дешевым одеколоном. Как наружным средством, конечно.
— Что произошло позапрошлой ночью между вами и Блиновым Игорем Васильевичем?
Эту скотину Игорем звали, все-таки было у него человеческое имя, вот как. И-Вэ Блинов.
— Он на меня напал, — сказал Мигунов.
Стоящий у двери Савичев нахмурился.
— Что-о?!! Я тебе, блядь, покажу напал! Говори, как есть!
На самом деле Мигунов не знал, что ему говорить. На этот счет никаких инструкций не было. Предположим, он так и сделает: скажет правду, во всем сознается. А вдруг дело закроют прямо здесь, на месте? Без всякого Заозерска? Что-то вроде судебной «тройки», как в сталинские времена?
— Он на меня напал, — повторил Мигунов, глядя следователю в глаза с бесцветными ресницами. — А до этого угрожал. Сказал, что у него договоренность с начальством колонии.
У Савичева отвалилась челюсть.
— Что если он меня убьет, это обставят как несчастный случай. А ему, Блинову, смягчат режим и разрешат прогулки в неурочное…
— Да врет он! — перебил начальник колонии, стараясь опять не сорваться в крик, даже голос задрожал. Полез в карман за носовым платком. — Ему сейчас хоть в жопу вперед ногами, все едино, вот он и поливает грязью… Ох, смотри, Мигунов, допрыгаешься ты у меня…
Воронов с невозмутимой привычностью записывал что-то в протокол. Он левша, кисть будто тянется за ручкой, как привязанная.
— И все-таки — что произошло между вами? Говорите по сути дела. Обстоятельства мы выясним потом.
— Хорошо, — сказал Мигунов. — В три часа тридцать минут я проснулся от того, что почувствовал чьи-то пальцы на своей шее. Это был Блинов. Он душил меня. Я оттолкнул его. Некоторое время мы боролись, потом он оказался на своей кровати. Он сказал, что все равно убьет меня. Говорил всякие гадости про меня и про моих родственников. Сказал, что, когда выйдет на волю, первым делом убьет мою жену и моего сына. Тогда я схватил подушку и накрыл его лицо, чтобы не слышать этого. Ну, и, наверное, задушил его в этот момент… Не имея, конечно, умысла на убийство…
— Какой подушкой вы его накрыли? — спросил следователь. — Чья была подушка?
— Моя.
— Где она лежала?
— На кровати, наверное.
— И вы смогли дотянуться до нее, продолжая удерживать Блинова на его кровати?
Мигунов подумал. В самом деле…
— Я плохо помню. Возможно, подушка упала во время нашей борьбы и я подобрал ее с пола.
— Поднимите подбородок. Повыше.
Изучает следы на шее. Кажется, Блинов в какой-то момент ухватил его за горло, когда сопротивлялся. Мигунов надеялся, там что-то осталось. Ну, а даже если не осталось… Плевать.
Он случайно встретился взглядом с Савичевым. Глаза начальника были темны, он с нетерпением ждал окончания допроса, когда они смогут остаться наедине. Черт, надо было, видно, все-таки подождать до Заозерска со всякими громкими заявлениями.
— Я требую медицинского освидетельствования на предмет нанесения побоев, — проговорил Мигунов, сам удивляясь своему нахальству. — Меня избили во время задержания. Хотя я не оказывал сопротивления.