Скрипучая лестница, справа криминалистический полигон, когда-то здесь был красный уголок Дирекции деревообрабатывающего комбината. Когда «папы Карлы» съехали в новое здание, сюда заселили СУСК, [5] произвели перепланировки и сделали экономичный ремонт. Налево по коридору — две двери в коротком тупичке, раньше дверь была одна и вела в бухгалтерию. Теперь это кабинеты Воронова и Вильчинского. На стенах — стенд с выдержками из уголовного кодекса и Доска почета Управления, на которой, в числе прочих, висят портреты Кузьмина и Вильчинского. Портрета Воронова на Доске нет, значит, недаром Ирина ставит сослуживцев ему в пример.
Напротив кабинетов стоят обитые дерматином складные кресла для посетителей. На одном устроилась полная скуластая женщина в потертом выношенном пальто, с растрепанными волосами и с подбитым глазом. Она шумно втягивает носом воздух и подозрительно косится на сидящую через три кресла от нее Женю Курляндскую. Женя выглядит так, будто сошла с обложки модного журнала — желтая кожаная куртка с карманами, замочками и хлястиками, короткая черная юбка, высокие облегающие сапоги и черные колготки. Нога закинута на ногу, вокруг невидимый кокон французского парфюма и какого-то явно не нашенского позитива.
— Ты это… чего… за проституцию попала? — попыталась завести светскую беседу полная женщина.
— Что ты знаешь о проституции, — презрительно отозвалась Женя и скривилась. Но тут же принялась широко и двусмысленно улыбаться и хлопать накладными ресницами.
Воронов на улыбку не ответил. Он молча прошел к своей двери, поковырял ключом в замке, открыл. На пороге обернулся, спросил у подбитого глаза:
— Вы ко мне?
— Я до Вильчинского, мне на девять назначено! — сипло проговорила женщина. — Вы тот самый Вильчинский?
— Нет. Он скоро будет, подождите…
— А я — к вам, Виталий Дмитриевич! — радостно объявила Курляндская, вставая.
Воронов невольно окинул взглядом ее фигуру на длиннющих, как у куклы Барби, ногах.
— С вами мы уже обо всем поговорили, — буркнул он, поворачиваясь спиной. — У меня работа, извините.
Курляндская метнулась к нему.
— А я, между прочим, записалась на прием! На девять ноль-ноль! Все как полагается!
— Вам не ко мне записываться надо, а к начальнику пресс-службы управления…
— Нет, именно к вам! Я по уголовному делу! — тараторила Курляндская. — Речь о готовящемся убийстве, Виталий Дмитриевич! Убийство и, возможно, расчлененка!
— Что? — насторожился следователь. — Какое еще убийство?
Женщина с подбитым глазом жадно слушала, смотрела и дышала — здесь пахло уже не только парфюмом и позитивом, здесь пахло каким-то неприличным скандалом.
— Мое! Меня убьют и разрубят на куски! На Мигунова сейчас такой спрос, что если я не выполню задание…
Воронов поморщился, пропустил Курляндскую в кабинет и закрыл дверь.
— Что вы от меня хотите? — устало произнес он. Мысли были далеко отсюда. В центре розыгрыша лотерей, на передаче «Как стать миллионером» или в шоу «Десять миллионов»… Но как туда попасть? К тому же ему всегда не везет…
— Мой радиорепортаж — это ерунда! — тараторила Курляндская. — Я договорилась с зав корпунктом «Ньюсуик»! Она согласовала вопрос с Центральным офисом: восемь тысяч долларов за две тысячи знаков! Это очень хороший гонорар! Маргарита обещала еще купить мне бутылку «Кристалла»! А гонорар мы поделим с вами пополам…
— Какая еще Маргарита? — буркнул Воронов. Мысли его хотя и были далеко, но начинали возвращаться.
— Маргарита и возглавляет корпункт «Ньюсуик». Красивая, элегантная женщина, но это только видимость… Чудовище, а не человек! Она лично потрошит журналистов! Помните нож доктора Ганибала Лектора? Таким ножом и потрошит. А вначале включает какой-нибудь музон на всю катушку…. Если я не выполню обещания, она поставит мое чучело в своем московском кабинете!
Воронов смотрел на нее и думал, что, случись все это неделей раньше, нет, даже вчера, он бы не стал разговаривать с этой фифой. Уже давно выставил бы ее за дверь и занимался своими делами. Или просто не впустил. Или самолично изготовил из нее чучело, не доверяя это дело какой-то Маргарите. Но за последние сутки многое изменилось. Очень многое. Он не думал об этом, но сейчас, в эту именно секунду, вдруг понял.
— Вы сказали: восемь тысяч долларов?
Лицо Курляндской от уха до уха прорезала плотоядная улыбка.
— Да. Половина — ваша. К тому же мы с вами вдвоем разопьем бутылку самого модного шампанского в мире!
— Я не пью шампанского. И вы не интересуете меня как собутыльник…
— Готова выступить в любом качестве…
— У вас есть с собой диктофон? — спросил следователь.
— Спрашивать об этом журналиста то же самое, что спросить, есть ли на нем, простите, трусы! — Курляндская достала из сумочки крохотный серебристый «Сони», помахала им в воздухе.
Воронов усмехнулся, про себя подумав, что насчет диктофона он как раз-таки не сомневался.
— Он выключен?
— Конечно! — сказала она.
— Дайте его мне.
Воронов взял диктофон, проверил. Выключен. Спрятал его в ящик стола. Он был опытен и не хотел лишних неприятностей.
— Другие записывающие устройства имеются?
— Ну… Телефон. Вот. А что? Боитесь, что я…
— Выключите его и положите на стол, пожалуйста.
Телефон он убрал в тот же ящик.
— Хотите, чтобы я записывала от руки? Любой каприз, Виталий Дмитриевич! Еще какие-нибудь пожелания? Могу станцевать, могу раздеться и интервьюировать вас в красном белье! Могу после каждого вашего ответа кричать в окно, что я люблю вас! Пожелайте только чего-нибудь!
— Хорошо. Слушайте меня внимательно, — сказал Воронов. — Я дам вам информацию, которую вы хотите. Кратко или развернуто, как угодно. Но не в виде интервью. Просто голая информация. Мое имя, моя должность не должны предаваться огласке. Как это у вас принято: «неназванный источник в правоохранительных органах сообщил, что…» Что-то в этом роде. Это мое первое пожелание.
Курляндская посмотрела в потолок, подумала.
— Годится! — сказала она.
— Второе. Говорить будем не здесь. В час у нас перерыв, ждите меня в кафе «Эдем», это в трех кварталах отсюда, в сторону автовокзала. Заходите со двора в банкетный зал, я предупрежу кого надо…
Воронов задумался. Он чувствовал себя преступником.
— Как вы уже догадались, никаких записывающих устройств. Я должен прочесть то, что получится — это обязательное условие.
Она картинно расставила руки:
— О чем речь!