— А помнишь, Тарзан, как ты первый раз объявился? — подвыпивший Михо ударился в воспоминания. — Как стоял вон в том углу, а Бледный тебя к стенке пришивал — помнишь?..
— Я тебе никакой не Тарзан, придурок! — заорал «именинник», врезав кулаком по столу. — Я — Бруно Аллегро, ты понял? Я человек-звезда! А ты кто такой? Что ты здесь делаешь? Что ты вообще умеешь?
— Да нормально, успокойся…
На Михо шикнули, и он умолк. Эпизод с Бледным помнили все, это местный фольклор, легенда. Восемь лет прошло с тех пор, но будут помнить и пересказывать еще восемь лет, а потом и еще.
— А я смотрю — вскочил: по нарам, по стенке, ну чисто в кино! И — пяткой в репу дыц! Ну, думаю, точно Тарзан, какой из джунглей!
— И отскакивал еще, как резиновый! Я смотрю, это, не понимаю: он чего, из каучука, что ли, сделанный?
— Не! Из презерватива!
— Из дубинки ментовской — во!
— А потом иголкой ему в глаз нацелился, тот и потек…
— У Бледного мозгов и так на один понюх было. А после и того не осталось…
Тарзан жадно обгладывал жареную курицу и сопел. Он сразу понял жизнь невольную, житуху-нетужиху. Не постоишь за себя сам, никто не поможет; обидишься, пожалеешься — пропал. А возбухнешь не по адресу — сам и виноват. Вот как Бледный нарвался. Или те два придурка с Лиговки, которые после больнички больше в зону не вернулись, выпросились в другую с позором. Это сейчас зеки вспоминают дела прошедших дней легко и весело, с прибаутками: о! новичок-карлик вмолотил в стену Бледного, который выше его в два раза и раза в три тяжелей! Ай да ловкач, Тарзан! Ай да молодец! А тогда для всех это был захватывающий и жестокий цирк, все смотрели и облизывались, никто не бросился помочь. Все правильно. Всё — сам, только сам. Окажись Тарзан слабее, поддайся, сидел бы он сейчас в дальнем от окна углу отряда, никому бы и в голову не пришло устраивать ему торжественные проводы. Да и дожил бы он до этой воли-то? Не факт. А так — дожил. И неукротимый характер Тарзана никуда не делся, бурлит вовсю.
— Он ловкий, как обезьяна, — вдруг донеслось до обостренного слуха.
— Ты что сказал, Михо?! — карлик соскочил с табуретки, вытер руки о комбинезон и направился к небритому кавказцу.
— Ты как меня назвал?
— Я не называл. Просто сказал, что ты ловкий. Я не хотел тебя обидеть, — попытался сгладить ситуацию тот.
— Тихо, Тарзан, тихо, — Магомед обнял карлика, усадил обратно за стол, уговаривая: — Михо не подумал, у него не то слово вырвалось, он извиняется. Не нужно шуметь.
— Он — говно! А я — Бруно Аллегро! — бил тот себя в грудь. — Я умнее его в четырнадцать раз! Кто он такой? Никто! Я кассу делал! Меня вся Москва на руках носила! Меня бабы любят! Я шпионов за жопу ловил! Я все ходы и выходы знаю! А он меня обезьяной назвал! Он никто передо мной!
— Да, он никто. Ты прав, Тарзан. Никто. Но не надо волноваться. Завтра ты будешь на воле. А мы все останемся здесь, за колючей проволокой. Как звери! Разве это правильно?
За столом недовольно заворчали. Конечно, это было неправильно. Больше того — это было вопиющей несправедливостью.
— Вот я не должен тут быть, — продолжал Магомед. Зрачки его глаз расширились, на лбу выступил пот. — Раньше я бы не сидел за забором. Раньше мои родственники украли бы какого-нибудь важного начальника и на меня обменяли… Но время изменилось. Сейчас другие методы. Так что я еще немного посижу. А ты уже завтра выйдешь!
Водку быстро выпили, шулюм, курицу и антрекоты съели. Народ постепенно расходился.
За столом остались сидеть Магомед с Тарзаном да Поляк. Потом Черкес принес заныканную бутылку водки, снова наполнили кружки, снова начались задушевные разговоры. Поляк включил стоящий в углу телевизор, а там канал путешествий: то ли Индия, то ли Непал. Пальмы, короче, девушки. Разговоры на какое-то время смолкли, даже Тарзан угомонился. За снежной пеленой помех на экране проглядывала другая, красивая и беззаботная жизнь.
— Вот выйду отсюда, заберу свою долю в общаке, забурюсь на острова, — тихо проговорил Поляк. — Куплю себе виллу, телок первоклассных позову, выпивки накуплю и жратвы. Круглый год буду пьяный с голой жопой ходить, из моря не вылезать.
— Утонешь там, пьяный, — сказал Магомед.
— Ничего, телки рядом, спасут.
— Ага. Сперва долю из общака отстегнут, а потом бабы тебя спасать кинутся… Мечтать не вредно, Поляк.
— А чего? Мне обещали. Я правильно повел себя, людей не сдал, все честь по чести. Пацаны слово дали: на выходе меня роскошный эскорт будет ждать и чемодан с баблом. В твердой валюте, как говорится…
— Давно пропили твой чемодан, Поляк. Твои люди — дешевки, шакалы. Я знаю, о чем говорю. Таким веры нет. Если они и приедут тебя встречать, то только вот так…
Магомед сложил пальцы пистолетом и направил в лицо Поляку.
— Тогда ты точно никого не сдашь. Никогда. И будешь дешевый и сердитый, очень выгодный.
Поляк набычился и молчал, не смея возразить. Магомед не любит, когда с ним вступают в спор. По крайней мере такие, как Поляк.
— А вот у Тарзана все будет достойно, — сказал Магомед. — Завтра встретят его хорошие люди, не шакалы какой-нибудь. На дорогих тачках. Ни в чем отказа ему не будет. Повезут в хороший ресторан. Устроят в хороший дом. Деньги дадут. Позаботятся про все, как положено. Я, Магомед, свое слово даю. И телки будут, и выпивка, и даже острова. Ты хочешь поехать на острова, Тарзан?
— В гробу я видал эти острова! — фыркнул Тарзан, продолжая смотреть в телевизор. — Мне и здесь хорошо!
Магомед рассмеялся — громко, от души. Поляк тоже попытался натянуть на лицо улыбку, хотя ему было как-то не до смеха. Он не понимал — то ли Магомед издевается над карликом, то ли всерьез собрался ублажать его, словно принца какого, и терпеть его капризы.
— Так, может, останешься с нами, а, Тарзан? — прищурился Магомед.
— А чего тут делать? — карлик пожал плечами. — Да мне пофиг вообще. Где хочу, там живу. Я отсюда раз сто бежать мог, только не захотел. Привык, и все такое. Мне везде хорошо, хоть здесь, хоть на островах. Потому что я никого не боюсь.
— Это правильно, Тарзан, — согласился Магомед. — Поэтому я хочу показать тебе, что такое кавказский гостеприимство.
Поляк слушал их и кусал губы. Он ничего не понимал. И завидовал. Ох, как завидовал он Тарзану!..
* * *
В 7-30 утра, когда заключенные выходили на работу, на вахту доставили маленького, словно урезанного в два раза, большеголового человечка с еле наметившейся шкиперской бородкой. Он был одет в мятые брюки и грязную распахнутую телогрейку, которая сидела на нем, как длинное пальто. Под телогрейкой виднелась футболка с низким треугольным вырезом, какие давно уже не носят, даже в секонд-хенде таких не найдешь. В этой одежде Тарзана когда-то, очень давно, задержали после драки в одной из московских пивных. Двое его недругов остались калеками, ну а Тарзану достались восемь лет колонии и небрежно замытое темное пятно на футболке. И не разобрать уже — кровь это, или пиво, или, скажем, компот.