— Что?
— Во всяком случае, его телефон работает. Он пытался дозвониться до меня, когда мы были в Ховассхютте.
Бельман смотрел на Харри не мигая. Снежинки падали на его длинные ресницы, пятна на лице, казалось, пламенели. Голос сделался низким, он почти шептал:
— Прекрасная видимость, ты не согласен, Харри? И снега нет.
— Чертовски хорошая видимость, — сказал Харри. — И ни крупинки чертова снега.
Он вскочил на снегоход, когда тот уже тронулся.
Они продвигались вперед рывками, преодолевая зараз не более ста метров. Предположив, каким маршрутом мог двигаться тот снегоход, они ехали в том же направлении, использовали метлу, определяли направление и двигались вперед. Полоска на гусенице, наверняка оставшаяся после какой-то аварии, не позволяла сомневаться в том, что это тот самый снегоход. Кое-где, в укромных местах или на продуваемых ветром сопках, след был виден отчетливо, и тогда они ехали быстрее. Но не слишком быстро. Харри уже пару раз кричал: «Осторожно, пропасть!» — они чудом не свалились. Было почти четыре часа. Бельман, в зависимости от силы снегопада, то включал, то выключал переднюю фару. Харри смотрел в карту. Он не знал точно, где они находятся, но сознавал, что они все больше удаляются от Устаусета. И что скоро дневной свет померкнет. Треть существа Харри с тревогой подумывала, как они вернутся назад. Но две трети послали эту треть ко всем чертям, а это как-никак конституционное большинство.
В половине пятого они потеряли след.
Снегопад настолько усилился, что они уже почти ничего не могли различить.
— Это безумие, — прокричал Харри, стараясь перекрыть рев мотора. — Почему нам не подождать до завтра?
Бельман повернулся к нему и улыбнулся в ответ.
В пять они снова нашли след.
Они остановились и слезли со снегохода.
— Ведет сюда, — сказал Бельман, возвращаясь к скутеру. — Поехали!
— Погоди, — сказал Харри.
— Почему это? Поехали, скоро совсем стемнеет.
— Ты, когда сейчас кричал, эхо слышал?
— Ну и что это значит? — Бельман остановился. — Гора?
— На карте нет никакой горы, — сказал Харри и повернулся в ту сторону, куда вели следы.
— Расщелина, — прокричал он. И получил ответ. Очень быстрый ответ. Он обернулся к Бельману.
— Я думаю, что у снегохода, который оставил эти следы, возникли серьезные проблемы.
— Что я знаю о Бельмане, — повторил Рогер Йендем, пытаясь выиграть время. — О нем говорят как о человеке очень толковом и исключительно профессиональном. — Что же нужно этому легендарному редактору Нурдбё? — Все умеет, все делает правильно, — продолжал Йендем. — Быстро учится, понемногу учится и тому, как обращаться с нами, прессой. Эдакий whiz kid. [126] Ну, если вы понимаете…
— Это выражение мне знакомо. — Бент Нурдбё кисло улыбнулся, продолжая тереть стекла своих очков. — Вообще-то меня больше интересует, какие о нем ходят слухи.
— Слухи? — переспросил Йендем, по старой дурной привычке забыв закрыть рот.
— Надеюсь, вам знакомо это понятие, Йендем. Раз уж и вы, и ваш нынешний работодатель ими питаетесь. Ну?
Йендем помедлил:
— Ну, слухи бывают разные.
Нурдбё поднял глаза к небу:
— Спекуляции. Домыслы. Прямая ложь. Я не особо в этом разбираюсь, Йендем. Переворошите их все, позлорадствуйте.
— З-значит, негативные моменты?
Нурдбё тяжело вздохнул:
— Дорогой Йендем. Часто ли вам доводилось слышать, что такой-то ведет трезвый образ жизни, честен в денежных делах, верен в браке и его стиль руководства не назовешь психопатическим? Возможно, функция слухов сводится к тому, чтобы нам самим выглядеть на общем фоне сравнительно неплохо? — Нурдбё оставил наконец в покое одно стекло и принялся столь же тщательно полировать другое.
— Слухи эти не назовешь упорными, — сказал Йендем и поспешил добавить: — К тому же я прекрасно знаю и других людей, о которых говорят то же самое, но они точно явно не такие.
— Как бывший редактор, я посоветовал бы вам выбросить либо «точно», либо «явно», а то получается масло масляное, — сказал Нурдбё. — И чем же он не такой?
— Ну… Не такой ревнивый.
— А разве не все мы ревнивы?
— Речь идет о ревности с применением насилия.
— Он что, бьет жену?
— Нет, не думаю, что он распускает руки. Или что она дает ему повод. Но вот если кто-то слишком долго на нее пялится…
Харри и Бельман лежали на краю пропасти, там, где обрывались следы снегохода. Оба пристально вглядывались в бездну. Черные, отвесные склоны уходили вниз, растворяясь в густой метели.
— Видишь что-нибудь? — спросил Бельман.
— Снег. — Харри протянул ему бинокль.
— Снегоход там. — Бельман встал и вернулся к их собственному снегоходу. — Будем спускаться.
— Мы?
— Ты.
— Я? Мне казалось, что это ты у нас скалолаз, Бельман.
— Правильно, — сказал Бельман, уже начав надевать на себя альпинистскую обвязку. — Поэтому будет логично, если я займусь веревкой, карабинами и прочим. Длина веревки — семьдесят метров. Я спущу тебя на это расстояние. Ладно?
Шесть минут спустя Харри уже стоял на краю, спиной к пропасти, с биноклем на шее и дымящейся сигаретой в углу рта.
— Нервничаешь? — улыбнулся Бельман.
— Не-а, — ответил Харри. — Боюсь до смерти.
Бельман проверил веревку, которая шла от спускового устройства вокруг тонкого деревца у них за спиной и тянулась вниз к обвязке Харри.
Харри закрыл глаза, глубоко вдохнул и сосредоточился на том, как отклониться назад и перебороть эволюционно обоснованный протест, выработанный опытом, насчитывающим миллионы лет: если шагнуть в пропасть, то твой род не продолжится.
Мозг одержал победу над телом — с минимальным перевесом.
Поначалу Харри еще мог касаться ногами горного склона, но спустившись ниже, просто повис в воздухе. Веревка подавалась вниз рывками, но эластичная обвязка амортизировала удар на позвоночник и бедра. Потом веревка пошла более плавно, через мгновение он уже потерял из вида вершину и теперь парил в одиночестве среди белых снежинок и черных скал.
Он отклонился в сторону и взглянул вниз. И там, в двадцати метрах под собой, разглядел черные зубцы камней, торчащие из снега. Крутая осыпь. И среди всего этого белого и черного что-то желтело.