— Да?
— Мы можем на минуту зайти на кухню?
Они вошли. Он сел за стол напротив нее. Объяснил медленно и подробно. Она слушала не перебивая.
— Он хочет, чтобы ты навестила его в больнице. Хочет попросить у тебя прощения.
— Почему я должна соглашаться?
— Тебе решать, Ракель. Но ему недолго осталось.
— Я читала, что с этой болезнью можно прожить долго.
— Ему недолго осталось, — повторил Харри. — Подумай, не обязательно отвечать прямо сейчас.
Он подождал. Увидел, как она моргает. Увидел, как ее глаза наполнились слезами, услышал почти беззвучный плач. Она вздохнула и спросила:
— А что бы ты сделал, Харри?
— Ответил бы «нет». Но я не слишком хороший человек.
Она рассмеялась сквозь слезы. И Харри поразился, как, оказывается, сильно можно скучать по звуку, просто по определенному сотрясанию воздуха. Как сильно можно скучать по смеху.
— Я должен ехать, — сказал он.
— Почему?
— У меня остались еще три встречи.
— Остались? До чего?
— Я позвоню тебе завтра.
Харри поднялся. Он слышал музыку на втором этаже. «Slayer». «Slipknot».
Когда он уселся в такси и назвал следующий адрес, то вспомнил ее вопрос. До чего? До того, как он закончит. Освободится. Может быть.
Ехать было недалеко.
— Пожалуй, тут придется задержаться подольше, — сказал он.
Вздохнул, открыл ворота и пошел к дому из народной сказки.
Ему казалось, он видит, как бирюзовые глаза следят за ним из окна кухни.
Микаэль Бельман стоял перед выходом из окружной тюрьмы и смотрел, как Сигурд Олтман в сопровождении охранника подходит к стойке.
— Освобождаете номер? — спросил служащий за стойкой.
— Да, — ответил Олтман и протянул ему бумажку.
— Мини-баром пользовались?
Другой служащий хмыкнул — вне всякого сомнения, эту дежурную шутку слышал каждый, кого выпускали на свободу.
Они открыли шкаф, достали вещи, с широкой улыбкой протянули их владельцу:
— Надеюсь, пребывание здесь не обмануло ваши ожидания, господин Олтман, и мы теперь не скоро увидимся.
Бельман открыл Олтману дверь. Они вместе спустились по лестнице.
— Пресса на улице, — сказал Бельман, — так что пойдем по «Кишке». Крон ждет вас в машине напротив Управления полиции.
— Конспиратор, — сказал Олтман с кислой улыбкой.
Бельман не спросил, кого из них он имеет в виду. У него были другие вопросы. Последние. И четыреста метров, чтобы получить ответы. Электронный замок пискнул, и Бельман распахнул дверь в «Кишку».
— Сейчас, когда сделка совершилась, я думаю, вы можете мне кое-что рассказать.
— Валяйте, спрашивайте, комиссар.
— Почему вы не остановили Харри, как только поняли, что он собирается вас арестовать?
Олтман пожал плечами:
— Я подумал, что это забавное недоразумение. Само недоразумение понять можно. А вот понять, почему арест следовало произвести в Утре-Энебакке, я не мог. С какой вдруг стати? А если ты чего-то не понимаешь, лучше молчать в тряпочку. И я молчал, пока до меня не дошло, пока я не увидел всю грандиозную картину.
— И что же вам поведала эта грандиозная картина?
— Что я нахожусь в точке неустойчивого равновесия.
— Как вас понимать?
— Ну я же знал о конфликте между КРИПОС и убойным отделом. И я понял: вот мой шанс. Когда ты находишься в точке неустойчивого равновесия, ты можешь склонить чашу весов в ту или другую сторону.
— Но почему вы не попытались провернуть с Харри ту же сделку, которую предложили мне?
— Из точки неустойчивого равновесия всегда следует обращаться к той из сторон, которая вот-вот проиграет. В отчаянии она дороже заплатит за то, что ты можешь ей предложить. Обычная теория игр.
— А почему вы были так уверены, что не Харри вот-вот проиграет?
— Я не был уверен, но тут есть еще один фактор. Я начал понемногу узнавать Харри. Он не так легко идет на компромиссы, как вы, Бельман. Личный престиж его вообще не волнует, он просто хочет арестовать плохих парней. Всех плохих парней. Его бы устроил такой расклад: главная роль достается Тони, а я — режиссер. И тогда бы мне так легко не отделаться. Я все просчитал и решил, что такой карьерист, как вы, иначе смотрит на вещи. А Юхан Крон со мной согласился. Вы бы сочли выгодным для себя арестовать непосредственного убийцу. Вам-то известно, что людей больше всего интересует, кто это сделал, кто осуществил убийство, а не кто все задумал. Коль скоро фильм провалился, для режиссера лучше, если главную роль в нем сыграл Том Круз, ведь винить в провале будут его. Людям и прессе подавай что-нибудь попроще, а мое преступление не очевидное, оно сложное. Вне всякого сомнения, суд приговорил бы меня к пожизненному, но в таком деле главное не суд, а политика. Если народ и пресса довольны, то довольно и министерство юстиции, и все они, довольные, расходятся по домам. А если мне удастся отделаться небольшим или даже условным сроком, то и цена не так высока.
— Не для всех, — заметил Бельман.
Олтман коротко хохотнул. Эхо заглушило их шаги.
— Послушайте совета знающего человека, комиссар. Оставьте все как есть. Не надо заморачиваться. Несправедливость — это как климат. Если вы не можете с этим ужиться, придется куда-нибудь уехать. Несправедливость даже не часть механизма. Это и есть механизм.
— Я говорю не о себе, Олтман. Я-то могу жить с этим.
— Да и я не про вас, Бельман. Я о том, кто не может с этим жить.
Бельман кивнул. Сам он определенно мог примириться с ситуацией. Из министерства юстиции уже звонили. Разумеется, не от министра лично, но звонок можно было истолковать только одним способом. Они довольны. И это положительно отразится и на КРИПОС в целом, и на его карьере.
Они поднялись по ступенькам и выбрались на свет божий.
Юхан Крон вышел из своей синей «ауди» и простер руки к Сигурду Олтману, пока они переходили дорогу.
Бельман стоял и смотрел вслед отпущенному и его адвокату, пока «ауди» не исчезла за поворотом на Тёйен.
— Что ж вы не здороваетесь, раз уж пришли, Бельман?
Бельман обернулся. Это был Гуннар Хаген. Он стоял на тротуаре на другой стороне, без пиджака, скрестив руки на груди.
Бельман перешел улицу, и они обменялись рукопожатиями.
— Кто-то про меня насплетничал? — спросил Бельман.