Харри поднял чашку, словно чокаясь:
— А помнишь, что я говорил тебе об Элиасе Скуге, точнее, о том, что он видел в ту ночь на улице? Кто это был? Думаешь, он стал свидетелем изнасилования?
— Во всяком случае, это не Марит Ульсен, — сказала Кайя.
— М-м-м… Почему нет?
— Так ведь она была там единственной толстухой, и Элиас Скуг непременно бы ее узнал и назвал по имени, когда рассказывал эту историю.
— Я пришел к такому же выводу. Но, по-твоему, это было изнасилование?
— Похоже на то. Он зажал ей рот, приглушая крики, затащил ее в туалет, что же это могло быть еще?
— Но почему Элиас Скуг не сразу подумал об изнасиловании?
— Не знаю. Наверное, было что-то не так в том, как… они стояли, в языке тел.
— Точно. Наше подсознание воспринимает гораздо больше, чем осознает наш разум. Он не сомневался, что это добровольный секс, поэтому просто пошел и снова лег спать. И лишь много позже, когда прочитал про убийства и вспомнил ту полузабытую сцену, подумал об изнасиловании.
— Игра, — сказала Кайя. — Это была игра, похожая на изнасилование. Вряд ли ее затеяли мужчина и женщина, которые только что повстречались в туристической хижине и выскользнули за дверь, чтобы познакомиться поближе. Для этого надо полностью доверять друг другу.
— Выходит, те двое бывали вместе раньше, — сказал Харри. — А значит, это могли быть…
— Аделе и неизвестный. Седьмой.
— Если только в ту ночь там не был кто-то еще. — Харри смахнул пепел с сигареты.
— Где туалет? — спросила Кайя.
— До конца коридора и налево.
Он смотрел, как сигаретный дым поднимается к абажуру. Ждал. Не услышал, как хлопает дверь. Встал и пошел за ней.
Она стояла в коридоре и смотрела на дверь. Даже в полутьме он разглядел, как она сглатывает слюну, как блестят ее острые зубки. Он положил руку ей на спину и сквозь одежду почувствовал, как сильно колотится сердце.
— Хочешь, я открою?
— Ты, наверное, думаешь, я ненормальная, — сказала она.
— Все мы ненормальные. Открываю. Хорошо?
Она кивнула, и он открыл дверь.
Когда она вернулась, Харри сидел у кухонного стола. Она надела плащ.
— Мне пора домой.
Харри кивнул и вышел за ней в коридор. Смотрел, как она надевает сапоги.
— Так бывает, только когда я устала, — сказала она. — Я имею в виду двери.
— Знаю, — сказал Харри. — У меня все то же с лифтами.
— Правда?
— Да.
— Расскажи.
— Как-нибудь в другой раз. Кто знает, может, еще увидимся.
Она замолчала. Долго застегивала молнию на сапогах. Потом резко выпрямилась и оказалась так близко, что до него, как эхо, донесся ее запах.
— Расскажи сейчас, — потребовала она, и что-то странное, диковатое блеснуло в ее глазах.
— Ладно, — сказал он и почувствовал покалывание в кончиках пальцев, словно отогревались замерзшие руки. — В детстве у моей младшей сестры были очень длинные волосы. Мы навещали в больнице мать и собирались спуститься на лифте. Отец ждал внизу, он не переносил больницы. Сестрёныш стояла слишком близко к кирпичной стене, и волосы застряли между стеной и лифтом. А я так перепугался, что не мог пошевелиться. Стоял и смотрел, как ее тянет за волосы.
— И что было дальше? — спросила она.
Мы стоим слишком близко друг к другу, подумал он. У самой демаркационной линии. И оба это знаем. Он перевел дух.
— Она потеряла часть волос. Но они отросли. А я… потерял кое-что другое. И это не отросло.
— Тебе казалось, что ты ее предал.
— Это факт, я ее предал.
— А сколько тебе тогда было?
— Достаточно, чтобы предать. — Он улыбнулся. — Ты не думаешь, что для одной ночи хватит самобичевания? Моему отцу понравилось, что ты сделала книксен.
Кайя тихо рассмеялась:
— Спокойной ночи. — И сделала книксен.
Он шагнул вперед и открыл ей входную дверь:
— Спокойной ночи.
Она вышла на лестницу и обернулась.
— Харри?
— Да?
— Ты не чувствовал себя одиноким в Гонконге?
— Одиноким?
— Я смотрела на тебя, когда ты спал. Ты выглядел таким… одиноким.
— Правда, — сказал он. — Я был одиноким. Спокойной ночи.
Они простояли чуть дольше, чем следовало, — на полсекунды. На каких-то пять десятых секунды раньше — и она бы уже спускалась по лестнице, а он шел назад, на кухню.
Ее руки сомкнулись вокруг его шеи, потянули его голову вниз, а сама она встала на цыпочки. Ее глаза затуманились, превратились в одно мерцающее озеро, прежде чем она их закрыла. Ее губы были полуоткрыты, когда встретились с его губами. Она держала его так, и он не двигался. Ему чудилось, будто кто-то бьет его кинжалом в живот, будто он принял морфий.
Она отпустила его.
— Приятных снов, Харри.
Он только кивнул в ответ.
Она повернулась и пошла вниз по лестнице. Он переступил порог, тихо закрыл за собой дверь.
Он успел убрать со стола, сполоснуть кофейник и поставить его на место, когда раздался звонок.
Он пошел открывать.
— Я кое-что забыла, — сказала она.
— Что? — спросил он.
Она подняла руку и провела ладонью по его лбу.
— Как ты выглядишь.
Он притянул ее к себе. Ее кожа. Запах. Он падал, и это было чудесное, головокружительное падение.
— Я хочу тебя, — прошептала она. — Хочу заняться с тобой любовью.
— А я с тобой.
Они отпустили друг друга. Посмотрели друг другу в глаза. Внезапно все стало таким торжественным, и на мгновение ему показалось, что она раскаивается. И он сам раскаивается. Потому что это было чересчур, да и чересчур быстро. И чересчур много было всего другого, слишком много лишнего, слишком много прошлого, слишком много разных веских доводов. Но она все равно взяла его за руку, почти боязливо, прошептала «пойдем» и стала подниматься по лестнице. Он шел за ней.
В спальне было холодно и пахло родителями. Он включил свет.
Большая двуспальная кровать была убрана, на ней лежало два одеяла и две подушки.
Харри помог ей поменять постельное белье.
— На какой стороне он спал? — спросила он.
— Вот на этой, — показал Харри.
— И он продолжал спать тут, когда ее не стало, — сказала она словно себе самой. — На всякий случай.